Наследник Петра. Подкидыш
Шрифт:
Значит, в ближайшее время Андрей Ушаков прикажет нам долго жить, подвел Новицкий итог первой части размышлений по только что открывшимся обстоятельствам. А вот вторую часть – кто составит ему компанию на этом пути – еще предстоит серьезно обдумать. Первым же делом, не откладывая, снарядить отстрелянные гильзы. Разумеется, порох у Новицкого уже имелся, причем лучший, который вообще можно было достать в Москве. Пули он тоже отлил заранее – ведь в контейнере в числе прочего имелась и маленькая, всего на два места, очень легкая пулелейка из магниевого сплава. Револьвер, ясное дело, еще в будущем испытывался с патронами
Процесс снаряжения гильз не мешал думать, и Сергей продолжил свои размышления. Получается, что Остерман должен прибить не Алексея Долгорукова, а Ушакова. Что ж, для такой сцены декорации получатся даже проще. Надо вызвать Андрея Ивановича сюда и с грустным видом сообщить ему, что он, Петр, все осознал, согласен всего на пятьдесят тысяч годового содержания и готов немедленно удалить от своей особы Миниха. После чего вручить письменный приказ, адресованный Ушакову, о немедленном прекращении всех расследований, и велеть доставить его лично. Для того же, чтобы дальнейшее прошло без осложнений, у бабки Насти надо затребовать двух-трех головорезов с опытом реальной работы – они в случае чего нейтрализуют ушаковскую прислугу.
Старушка уже говорила, что подобные людишки у нее на примете есть. Жалко, что им нельзя доверить основную миссию, ее придется выполнять самому, чтобы потом не кусать локти из-за бестолковости бабкиных кадров. А Елизавету стрелять пока не обязательно – если она будет вести себя прилично, то отделается ссылкой в какой-нибудь Пелым.
После того, разумеется, как по всем правилам подпишет отречение от своих прав на российский престол. А не захочет – кто же ей тогда доктор? В упор прекрасно сработает и патрон, снаряженный местным порохом.
Глава 13
– Иди, государь, тут все тихо, – чуть приоткрыл дверь Пахом, первый из бабкиных «специалистов». Второй, Гаврила, остался наверху, у входа в прихожую, за которой находилась комната, где сейчас беседовали Остерман и Ушаков.
Император подавил неуместное желание спросить, сколько трупов образовалось в процессе обеспечения тишины. Ведь еще на стадии разъяснения плана операции Новицкий предупредил, что надо по возможности обходиться без лишнего смертоубийства. Но оба исполнителя с таким изумлением уставились на него, что Сергей, ругнув себя за неуместные в этом времени комплексы, вынужден был с ходу придумать, что у него в доме Ушакова есть ценный осведомитель, которого не хотелось потерять зря. Такое объяснение устроило бабкиных кадров, но Гаврила попросил описать этого человека, дабы в случае чего не сомневаться. Уже закончив наскоро придуманный словесный портрет, Новицкий сообразил, что этот мифический осведомитель получился больше всего похожим на него самого.
Но не время отвлекаться, сейчас самому бы не напортачить! Молодой человек быстро поднялся по лестнице, держась у самой стены, чтобы избежать скрипа. Так, вроде особого шума не поднялось, осталось совсем немного…
– Кажись, их там трое, а не двое, – шепотом предупредил
Сергей кивнул. Трое так трое, на месте разберемся, промахиваться тут негде, а в барабане семь патронов, столько же в самодельной медной обойме-скорозаряднике, да плюс еще четырнадцать в правом кармане.
Чуть приоткрыв дверь, молодой царь глянул в полутьму комнаты. Так, вот эта спина явно принадлежит Остерману. Толстый он, зараза, отожрался на высокой должности так, что почти закрывает стоящего за ним. Кажется, это Ушаков. Третьего не видно, значит, он справа.
Остерман начал оборачиваться, что означало – тянуть больше нельзя. Новицкий рванул на себя дверь, сделал шаг вперед и тут же отпрыгнул метра на полтора влево, одновременно поворачиваясь направо. Первая пуля – незнакомцу, именно потому что неизвестно, кто он такой и на что способен. Ба, да это же Дмитрий Голицын! Но все равно, ствол уже смотрит в его сторону, не вертеться же теперь попусту туда-сюда.
На физиономии так и не состоявшегося автора «кондиций» только начало проявляться изумление, как негромко хлопнул выстрел. Сергей стрелял с самовзвода – промахнуться на таких дистанциях все равно невозможно. Тело Голицына еще не успело осесть на пол, как второй хлопок поставил точку на всех вариантах будущей карьеры Андрея Ушакова. Оставшийся на ногах Остерман с ужасом глядел на толстый глушитель, не понимая, что это такое, но явно догадываясь, что следующий «хлоп» будет последним звуком в его жизни.
Сергей стянул с головы шапочку-террористку и предложил:
– Андрей Иванович, достань-ка ты свой пистолетик, только осторожно, без резких движений, а то не дай бог у меня палец на спусковом крючке дрогнет.
Вице-канцлер громко икнул. Судя по его физиономии, он ожидал увидеть кого угодно, но только не императора.
– Шевелись, пока мне ждать не надоело, – поторопил своего учителя молодой царь.
Остерман начал судорожно дергать за отворот камзола, оборвал три пуговицы, но пистолет все равно застрял. Новицкий шагнул вперед, помог извлечь оружие, взвел сначала один курок, потом второй.
– Опять без пороха на полках, – попенял он Остерману. – Где там у тебя, доставай и подсыпай.
– В… в-ваше… ик… ство, я его не взял с собой…
– А как же ты стреляться собирался? Ну прямо дитя малое, сам ничего без царя не можешь.
С этими словами Сергей отошел к столу, быстро перезарядил две каморы в барабане своего револьвера, потом достал маленький картонный тубус с порохом, подсыпал его на обе полки остермановского пистолетика и защелкнул крышки. По идее, игрушка теперь стала готова к стрельбе. И смотрела она дырками своих стволов прямо в лоб Андрею Ивановичу.
– Расскажи, кто тут у вас главный, – ласково сказал император. – Нет, я-то, конечно, знаю, что это ты, но мне интересно посмотреть, как будешь выкручиваться.
– Гг… государь, да разве ж я мог? – сиплым шепотом возопил Остерман. – Это все он!
И начал судорожно тыкать пальцем в сторону Ушакова.
– Врешь, собака, – вздохнул Новицкий, – но это не так важно. С тобой-то что теперь делать? Можешь еще пригодиться, и оставил бы я тебя в живых, не будь ты таким трусом. Ведь всю оставшуюся жизнь будешь вспоминать этот день и трястись при каждом взгляде на меня! А перепуганный трус от ужаса может такого наворотить, что мало никому не покажется.