Наследник Тавриды
Шрифт:
— Ваше величество, позвольте мне говорить откровенно.
Александр улыбнулся.
— Откровенность — единственное, что еще имеет цену в этом мире.
Воронцов собрался с духом.
— Положение ужасно. Ропот с каждым днем становится громче. Нет довольных в нашем Отечестве. Некому будет заступиться за закон и порядок, если злодеи покусятся его нарушить. Одно колебание, и все обратится в хаос.
Плечи императора ссутулились еще больше.
— Поселения разоряют страну, — продолжал Михаил Семенович. — Когда на нас шел Бонапарт, мы не могли собрать армию в двести пятьдесят тысяч. Теперь содержим около миллиона. Не искушайте долготерпения
Казалось, Александр был тронут до слез чистосердечием генерал-губернатора.
— Вы нелицемерный сын Отечества. Но, поверьте, нарушить закон не так легко, когда его защищают. Здесь, на юге, можно положиться на военные поселения. Они не затронуты агитацией злодеев.
— Должен разочаровать ваше величество, — с тяжелым сердцем отважился Воронцов. — По моим сведениям, граф де Витт предложил участие вверенных ему частей в общем возмущении. Генерал Киселев подтвердит мои слова.
На секунду Александр онемел. Его руки даже дернули за повод, отчего лошадь замотала головой, показывая крайнее неудовольствие. Но император справился с собой и через минуту сказал:
— Витт действует по моим распоряжениям. Он послан выявлять заговорщиков, а не потворствовать им.
Эти слова не успокоили Воронцова. Скорее всего, начальник военных поселений вел двойную игру, рассчитывая примкнуть к тому, над чьей колесницей будет трубить Ника.
О том же самом думал и Александр. Его охватили подозрения, делиться которыми с кем бы то ни было он не собирался. В мрачном молчании спутники проделали путь до Алупки, где высочайшего гостя ожидала хозяйка. Повинуясь требованиям светских приличий, император отбросил неприятные мысли и с сияющим лицом пошел навстречу очаровательной графине. Зала, в которой Воронцовы принимали гостей, была открыта в сад и оплетена лозами спелого винограда. Солнце светило сквозь резную листву, пятнами ложась на белые скатерти. Крупные алые ягоды иногда срывались из-под потолка и падали на стол, вызывая смех гостей. Графу не жаль было чистого льна, а вот государь с содроганием смотрел на красные пятна, пачкавшие холст на его глазах.
— Я купил имение в Ореанде, — сказал он Елизавете Ксаверьевне. — Скоро поселюсь по соседству на покое.
— А как же подданные, ваши дети? — удивилась графиня.
— Дети уже выросли.
Окрестности Дивеевского женского монастыря.
Нижегородская губерния.
Матреша семенила по тропинке между высокими косматыми елями. Великаны обступали дорогу, их корявые стволы зеленели ото мха, а с голых нижних веток свисали бороды бледно-голубых лишайников. То и дело стежку пересекали паутинки, наведенные за ночь неутомимыми ткачами. Каждое утро девочка рвала их, но больше здесь никто не ходил, и тонкие нити протягивались вновь.
Матреша уже часа полтора была в пути, волосы у нее взмокли, на носу выступили беловатые капли пота. Девочка присела на траву, заново перевязала онучи, сняла платок и подышала немного, слушая веселый щебет над головой. Раньше-то она, конечно, боялась. И медведей, и волков, и даже лосей, просто потому, что большие. Но дедушка сказал, что они ее не тронут. И не трогали. По его слову.
Сейчас-то еще не холодно. А как придет зима, навалит снегу, кто будет сюда ходить? Она и будет. Кому же еще? Прежде Матреша носила еду из послушания. А потом привыкла к
Матреша вскрикнула и упала на влажный мох, как сосенка в сыром бору. Вот схимник испугался.
— Оплошал я, — говорит. Легонько стукнул медведя по боку. Тот поурчал да и отошел за деревья. Старец Матреше в лицо водой побрызгал. — Вставай, красавица. Совсем, видать, ты барышней сделалась, раз в обмороки падаешь. Пора тебе думать, как дальше жить. Постригаться ли в монастырь или замуж идти.
Матреше такое в голову не приходило, но раз дедушка сказал, надо подумать.
— Да ты больно-то мозги не труди, — смеялся схимник. — Все за тебя Господь управит. Садись-ка вот рядышком, дай Михайло Потапычу покушать.
Поманил медведя. Тот, переваливаясь, вышел и снова улегся у ног дедушки.
— Он мне руку откусит, — испугалась послушница.
— И на то Божья воля. Не откусит.
Правда, не откусил. Только горячим языком пощекотал ладонь. Да дух от него, от зверя, такой, не домашний. Звериный дух.
И покуда топтыгин лежал, а дедушка с ним разговаривал, Матреша, сидя подле на колоде, боялась поднять на схимника глаза. У его лица дрожал, точно ободок вокруг свечи, какой-то другой, чуть расплавленный воздух, так что и глядеть больно. Зрачки режет.
— Святому Герасиму лев служил, а ко мне, убогому, медведи ходят. — Дедушка улыбнулся, и свет потух.
На самом подступе к избушке Матреше послышались голоса. Девочка остановилась и прянула с тропинки. Кто бы там ни был, лучше посмотреть. Однажды на старца набрели лихие люди. Побили его и покалечили. А взяли только полмешка картошки. Потом разбойников поймали, но дедушка не стал против них свидетельствовать. Всякой твари Бог судья.
Матреша выглянула из-за толстой елки и неуверенно потянулась к следующему дереву. Как белка по земле, от ствола к стволу, она добралась до края полянки. Голос был дедушки. Да и не дедушки совсем! Схимник стоял перед двумя красивыми господами в мундирах и вздымал руки, в одной из которых держал палку. Старец был сухонький, а казалось, будто нависает над гостями.
— Отыдите!
Те пятились.
— На что благословения хотите? На братоубийство? Каины!
И в этот момент глазам Матреши снова стало больно. А тем двум, в мундирах — подавно. Первый вскрикнул и закрыл лицо руками. А второй подхватил товарища под локоть и поволок прочь от избушки, что-то невнятно выкрикивая. Поодаль виднелась двуколка, запряженная холеными, пестрыми, как кукушкино яичко, рысаками. Незнакомцы вскочили в нее, и тот, что еще мог смотреть, хлестнул лошадей по спинам.
Девочка даже присела от испуга за еловым стволом. Голова у нее закружилась, а влажные подошвы онучей заскользили по сырой хвое. Старец сам нашел Матрешу за елкой.
— Вот ты где, моя радость? Спряталась?
— Дедушка, за что вы на них так?
Схимник взял у гостьи корзинку с хлебом и поманил к камешку у края поляны. Там из земли бил чистый ключ.
— Смотри, никому не рассказывай. — Лесной затворник накрыл крошечный фонтанчик ладонью, а когда убрал пальцы, Матреша увидела, что вода стала красной, и даже мох вокруг набряк сукровицей. — Вот что они хотят сделать.