Наследник Тавриды
Шрифт:
Он только и жил тем, что мог встретить кузину в театре, на вечере, у знакомых. Подставить ей стул. Подать упавший веер. Накинуть в прихожей шаль. Она избегала его. Но Раевский был неотступен. Теперь графиня затворилась с больной дочерью. Никого не принимала. Свет клином сошелся на ее склоненной за окном голове на фоне легкой занавески. Александр никому бы не признался, но, как мальчишка камер-паж, бегал в ночи под окно возлюбленной и стоял часами, хоронясь сторожей и собак.
Приезд Пушкина его не обрадовал. Зато, как ни странно, он отвлек и насмешил наместника. Почти одновременно с поэтом из Крыма прибыл Фабр. Алекс спешил
— Забавный случай, — Воронцов хмыкнул. — Знаешь, тут у нас поэт. Пушкин. Прислал мне донесение. В стихах!
Саранча летела, летела И села. Сидела, сидела — все съела И снова улетела.Конечно, такое легкомыслие недопустимо. Я хотел на следующий день вызвать его и распечь как следует. Начал читать другие отчеты. Серьезные, подробные, длинные-предлинные. Тут и планы, и таблицы, и вычисления. Осилил страниц 30 и думаю — какой вывод? Сидела, сидела, все съела и снова улетела. Мне стало смешно, и гнев мой на Пушкина утих.
2 июня, через четыре дня после возвращения, Александр Сергеевич вручил Казначееву прошение об отставке.
— Я устал зависеть от хорошего или дурного пищеварения начальства, — сказал он. — О чем жалеть? О неудавшейся карьере? О жаловании? Мои литературные занятия дают мне больше. Естественно пожертвовать ради них службой.
— Но, оставаясь в штате, вы могли бы пользоваться дружбой и покровительством его сиятельства, — возразил правитель канцелярии.
— Дорогой Александр Иванович, — поэт передернул щекой. — Дружба и покровительство вещи несовместимые. Единственное, чего я жажду — независимость. Воронцов, как человек неглупый, сумеет обвинить меня во мнении света.
Казначеев сокрушенно покачал головой. На его глазах человек сам устремлялся в пропасть и не позволял себя спасти. Пушкин искал воли. Негодовал на графа. Умирал от желания видеть его жену. Обстановку разрядила только княгиня Вера Вяземская, прибывшая в Одессу 7 июня. Ее детям прописаны были морские купания. А муж надавал кучу поручений к Сверчку.
— Напишите супругу прямо: чтобы напечатать «Онегина», я готов или рыбку съесть, или на хер сесть, — при первой же встрече заявил поэт.
Княгиня решила, что Пушкин шалопай. Но, повинуясь материнскому инстинкту, взяла под свое крыло. Это была добрая и простая баба, которая утешала и бранила Сверчка на чем свет стоит.
Между тем маленькая Александрина начала поправляться, и ее наконец перевезли на дачу. Все прибрежные домики именовались хуторами. Вяземская исколесила несколько из них и с трудом выбрала один неподалеку от Рено. Прогулки на побережье и разговоры о здоровье детей сблизили ее с Лизой. Графиня позволила взять для Вериных малышей детскую повозку с пони. И не возразила, когда однажды на пешем променаде к ним присоединился Пушкин. Конечно, он без царя в голове, но присутствие другой дамы гарантирует благопристойность.
Летом море оживлялось облаками парусов. Лизе нравилось это зрелище. Стоя на валуне, она повторяла:
Не белеют ли ветрила? НеПосле чего поэт, кусавший ногти в сторонке, окрестил ее княгиней Бельветрил.
— Замечательное имя! — погрозила ему пальцем Вяземская. — Прекрасная ветреница!
Лиза сделала вид, что не понимает двусмысленности. Но наперед решила в компании Пушкина больше не гулять. Они с Верой залезали на камни, ждали девятой волны и с визгом убегали от нее. Достойное занятие для матерей семейства! Безнаказанно дразнить стихию не стоило. Улучив момент, море подобралось к ним и окатило тучей брызг. Дамы, а заодно и Сверчок, оказались мокрыми с ног до головы. Пришлось идти переодеваться. При этом муслиновые платья так облепили фигуры женщин, что любо-дорого посмотреть. Лиза шла пунцовая. Вера хохотала. А Пушкин возбудился и принужден был прикрываться шляпой.
Все это страшно не понравилось графине, и она дала себе слово избегать подобных путешествий.
Липранди вцепился в Папу-Косту, как бульдог в палку. Полковник сердцем чуял, что хитрый грек знает больше, чем говорит. А поглядев на его сыновей-головорезов, и вовсе крякнул.
— Вас свезут под арест, — сказал им Иван Петрович по-гречески. — А имущество опишут. И отберут в казну. Лучше сразу рассказывайте, что с мавром не поделили?
Папа-Коста был свято уверен, что его вытащат из полицейского участка, благо все чины — знакомые. Ждал он помощи и от главного покровителя. Но после задержания трактирщика Ланжерон притих, словно и не его ручка была позолочена от ногтей до запястья в три слоя.
Между тем Липранди, тряхнув стариной, сам вел допросы.
— Воды в рот набрали? Или заступников ждете? — зло усмехался он. — Сразу скажу: никто ради вас мараться не будет. Есть шанс отмазаться. Выкладывайте, что знаете. Кто в катакомбах безобразит?
Трактирщик угрюмо переваривал сказанное. Точно камни в голове катал. Неделю. Другую. Понедельник и вторник третьей. Когда у младшего сына скрутило кишки от полицейской баланды, решился-таки кое-что буркнуть.
— Ваш мавр, эта, он гашиш возил. Хороший заработок.
— Гашиш? — Липранди глубоко потянул носом. Первый раз он попробовал травку в Париже у Видока, пробрало. Баловался, что греха таить. Уже вернувшись в Россию, женился, завязал. — И почем эта дрянь?
— У нас была осьмушка — четвертной. А он возьми да и пусти по червонцу. Разве дело?
— И вы решили его убрать?
— Ни-ни. — Грек замахал руками. — Только попугали.
— Знатно вы его попугали, — цыкнул на допрашиваемого Липранди. — У тебя в подвале нашли серьгу убитого с куском уха. С чего я должен тебе верить?
— Господин начальник! — Папа-Коста повалился полковнику в ноги. — Я трактирщик. Мне смертоубийства ни к чему. Ей-богу, попугать хотели. Он выигрыш не отдавал. А убили его те люди.
— Что значит, те? — передразнил Липранди. — Тоже контрабандисты? Петля по вам плачет!
Трактирщик снова замкнулся. Было видно, что он и сказал бы, да боится. Больше, чем суда и каторги. Это не понравилось полковнику. Подобным образом люди ведут себя, когда рядом незримо присутствует шайка или общество, которое шутить не любит. Папа-Коста никогда бы не сморозил лишнего, да его сбило с толку, что следователь по-гречески так и чешет. Принял за «своего».