Наследник Тавриды
Шрифт:
Через четверть часа Аграфена Федоровна уже садилась в экипаж, оставив позади вороха раскиданных тряпок и облака пудры. У Закревской отсутствовало достойное сопровождение, а дама не появляется в свете одна. «Увижу знакомых, прибьюсь», – решила она. Ей повезло. Заплатив пять рублей за кресло, Груша вошла в вестибюль, где толпилась уйма народу, и крикнула наудачу: «Кузен!» Тут же несколько голов обернулись.
– Ты меня зовешь? – раздался сзади знакомый голос.
– Да, да, Теодор! – Дама оглянулась. За ее спиной возвышался румяный гигант с округлым полным лицом, темными кудрями и приветливо блестевшими черными глазами. Его так и хотелось
– Теодор, небо тебя послало! – Груша тут же взяла быка за рога. – У тебя ложа?
– Вестимо, – кивнул он. – Слушай, а что ты вообще делаешь в Петербурге? Я слышал, ты в Неаполе, потом в Або…
– Я быстро езжу, – на ходу отозвалась Аграфена. – Ты видел Ростопчина?
– Охотишься на мамонтов? – удивился граф. – Он только что прошел по лестнице.
– Идем. – Груша повлекла кузена наверх. Тот пытался рассказывать ей о злоключениях на Аляске. Уверял, что обвинения его в разврате – чистой воды вымысел…
– Так ты, правда, съел обезьяну?
– Нет! – возопил Толстой. – Что за бредни? Откуда обезьяны на Аляске?
Но Груша уже устремилась в резные позолоченные дверцы ложи.
– Что бы там ни было, Теодор, люди не понимают нас, Толстых. Надо уметь жить на широкую ногу и изведать всех ощущений, если повезет.
– Золотые слова! – восхитился кузен. – За это стоит выпить!
– Стой, стой, вот он! – Закревская вцепилась в подзорную трубу, которую Федор, по примеру многих, носил в театр на поясе. – Дай! Ага. Вижу.
Граф Ростопчин восседал ярусом ниже них и не мог заметить, что подвергся такому пристальному вниманию. Он был неопрятно сед, сутулил плечи и поглядывал по сторонам с язвительной усмешкой. В его умном лице не было ничего приятного. Сразу становилось ясно, за что Павел приблизил этого человека. Чуть вздернутый нос и круглые глаза навыкате. Тот же тип, что и у покойного императора. Глядя на Ростопчина, легко угадывалось, каким бы стал убиенный монарх, доживи до преклонных лет.
– Старье берем? – Толстой был не прочь посмеяться над кузиной. – Раньше любовники воспевали тебя в стихах. Этот прославит бряцанием костей.
Аграфена его не слушала.
– Кто сейчас вошел к нему в ложу? – нервно потребовала она. – Я его не знаю.
– Генерал Курута. Дядька великого князя Константина.
– Дядька? – поразилась Груша.
– Ну да, – кузен кивнул. – Был когда-то. Да так и остался. Говорят, каждое утро изучает содержимое горшка и докладывает подопечному, хорошо ли тот сходил.
Аграфена прыснула. Она вообразила благообразного пожилого военного с урильником в руках. Между тем происходившее в ложе у Ростопчина требовало ее внимания. Там старый сановник и генерал с орлиным носом уселись рядом, ведя непринужденную беседу. Они смотрели на сцену, где шла опера «Днепровская русалка», и, казалось, были увлечены светским разговором. Груша нацелила на них подзорную трубу и только благодаря ей увидела, как в руку военного скользнул небольшой сложенный листок бумаги. Передача состоялась. Больше Ростопчин ее не интересовал.
– А что ты знаешь о Куруте? – впилась она в Федора с новой силой.
Кузен пожал круглыми плечами.
– Грек. Служит в России с детства. Горяч, как они все. Мот. Картежник. Ловелас. Вечно не при деньгах…
– Ну, сейчас-то у него приличная сумма, – перебила брата Закревская.
– С чего ты взяла?
– Он
Толстой со свистом втянул воздух.
– Вот было бы славно усадить его сегодня за штос! Я, знаешь ли, в очень стесненных обстоятельствах…
Женщина глянула на кузена свысока. О том, что Американец нечист на руку, знали все.
– Не смотри на меня так! – вскипел тот. – Я всего лишь поправляю ошибки фортуны!
– Да на здоровье! – Груша подняла ладони, демонстрируя свою полную лояльность. – Вот, взгляни, Ростопчин уходит. Курута остается. Ему нравится, как Телешова дрыгает ногами! Слушай, Теодор, голубчик, у меня к тебе предложение. Где нынче играют без помех?
– В Красном Кабаке.
– Если я тебе его туда привезу, ты сможешь вывернуть ему карманы?
Граф несколько мгновений смотрел на сестру. Потом кивнул.
– Мне нужен только клочок бумаги, который будет с ним. Остальное твое, – оговорила условия Груша. – По рукам?
Дважды не пришлось повторять. Сосредоточив все внимание на генерале, Закревская вскоре добилась того, что он заметил ее ухищрения, был польщен и стал поглядывать на ложу Толстых. Дождавшись начала следующего акта, дама тихо выскользнула в коридор и спустилась ярусом ниже. Это была обычная уловка для тех, кто хотел без лишних вопросов очутиться в креслах рядом со своим «предметом». Курута принял игру. Он впустил красавицу к себе для приятного знакомства. На вид генерал был еще хорош собой, а блеск высокого положения предавал ему шарма. Поэтому он не заподозрил коварства и вскоре был готов ехать за райской птицей на край света. Тем более к цыганам в Красный Кабак! Если дама желает плясок и шампанского, подать немедленно!
В отличие от Ростопчина Курута вовсе не осторожничал. Как человек военный, он презирал опасности. Внимание светской львицы, чьи романы обсуждали в Варшаве с таким же жаром, что и в Петербурге, льстило ему. Закревская была не из тех женщин, связь с которыми скрывают. Напротив. Таким трофеем принято хвастать!
К Красному Кабаку на Петергофской дороге подъехали уже в сумерках. Издалека его трактиры сияли огнями. Мимо катились коляски с песельниками. Голоса и бряцание струн слышалось из открытых дверей. Генерал заметно приободрился: в молодости лихой гусар, он чувствовал вкус к здешним радостям, но знал также, и куда из многочисленных заведений прилично будет отвести даму. Впрочем, и Грушина не робела. Уверенно шла по дороге, не обращая внимания ни на привалившихся к стенам пьяниц, ни на половых, бодро сновавших туда-сюда с ящиками шампанского.
– Где Таня поет? – спросила Закревская одного из них и, следуя за движением его руки, направилась к открытым дверям. У нее с Федором было условленно разыскать хор с Садовой улицы.
Маленького роста смуглая цыганка заливалась соловьем. На мотив «Пряди, моя пряха», она исполняла грустнейшую песню «Ах, зачем, поручик, сидишь под арестом?», которая тронула Аграфену до слез. Парни в красных рубахах расхаживали между столами, нося угощение. Курута потребовал отдельный кабинет. Их мигом провели. Подавали русские блюда. По просьбе дамы Таня являлась к ним дважды одна и раз вместе с хором. Груша верно угадала, что генерала будет несложно разогреть. Пока она с умилением слушала «Не одна ль в поле дороженька», спутник налегал на содержимое графина. Когда тот опустел, Закревская обняла Таню, благодаря за радость, и шепнула: