Наследник
Шрифт:
— Где ты взял свой дар?
Разом вспомнив, сколько серебра пришлось отвалить за пять потрепанных книг, купец с некоторым злорадством (исключительно добрым, разумеется) поведал про лавку торговца Фалалея на Книжном ряду.
— Сколько ты заплатил за него?
На место злорадства пришла легкая тоска. Впрочем, тут же смытая радостным удовлетворением: его сын жив и здоров, а остальное пустяки!
— Полторы сотни рублей, государь-наследник.
Против ожидания, царственный гость совсем не впечатлился величиной суммы, коя была равна годовому жалованию аж тридцати приказных дьяков
— Ты… Ха-ха!.. Ты и в самом деле хороший купец, Тимофей сын Викентия.
Резко посерьезнев, царевич пояснил повод для своего веселья. А также причину, по которой он столь щедро одарил своей благодатью всю купеческую семью:
— Настоящая цена этого трактата — его же вес в золоте.
Слегка переменившись в лице, хозяин медленно осознал, как сильно ему повезло. Купить за неполный пуд серебра почти два пуда золота — про такую удачу он даже и не слыхивал!..
— Какие иноземные языки разумеешь?
Старательно изгоняя из мыслей блеск немаленькой кучки золота, Тимофей перечислил:
— Фламандский, гишпанский и германских немчинов.
— Какой именно?
Видя, что купец затрудняется понять, о чем именно его спросили, царевич быстро проговорил непонятную фразу, ожидающе вскинув правую бровь.
— Прости, государь-наследник, не совсем разобрал?..
Вместо повторения прозвучала новая фраза, на слух — почти такая же, как и первая.
— Ээ?.. Талерами расплачиваюсь. Их везде принимают.
— Понятно, пляттдойч. Язык Ганзейских городов… В каких из них тебе довелось побывать?
— В Любеке, Гамбурге, Люнебурге, Ревеле, Новгороде, Мемеле, Штетине, Брегге и Антверпене. Еще в Риге и Гданьске, но всего един раз — больно уж неласково там принимают гостей торговых из Руси.
Ненадолго задумавшись, и медленно проведя пальцами по столу, мальчик задал новый вопрос. Вернее, уточнил старый:
— Ведом ли тебе какой восточный говор?
— Как же!.. Тот, на котором османы меж собой балакают, и язык персов.
Язык татар хозяин упоминать не стал — он и так молчаливо подразумевался.
— По-персидски только говоришь?
— Да, государь-наследник. Ежели какая грамотка на ихнем, так я ее толмачу знакомому несу.
— Хорош ли он?
— Весьма хорош, государь-наследник. Что ни дашь — все читает, и письмецо может при нужде отписать. Как-то даже похвалялся, что двунадесять немчинских языков превзошел.
Вспыхнувшие на мгновение глаза показали интерес царевича:
— Имя толмача, где найти?
— Емелька-беспалый, с утра до вечера при Гостином дворе отирается…
Вспомнив, кому он отвечает, купец моментально поправился:
— Охочих до его умений ждет.
— Вот как.
Царевич помолчал, что-то прикидывая и решая, затем спокойно спросил, очень чисто выговаривая слова испанского языка:
— Хочешь служить мне?
Без всяких раздумий Тимофей просто опустился перед царственным отроком на колени и торжественно перекрестился. А вот ответить вслух так и не успел:
— Не спеши. Мне невозможно солгать, от меня невозможно уйти против
Десятилетний мальчик очень нехорошо улыбнулся.
— Не люблю глупцов и предателей. Пока же — завтрашним полднем я буду молиться в Благовещенском соборе. Приведешь мне своего беспалого толмача.
Вновь перейдя на родную речь, наследник поднял хозяина с колен, и встал сам, направляясь на выход. Увидев в сенях явно поджидающую мужа купчиху, он скользнул взглядом по ее безупречно набеленному лицу с насурьмленными бровям и едва заметно поморщился. Усевшись в богато украшенное седло своего кабардинца, царевич подобрал поводья и в полный голос попрощался с супружеской четой:
— Ты, кажется, мечтаешь о втором сыне? Пока жена твоя носит на лице яд, мечтания твои бесплодны…
Когда-то давно, при Иване третьем Великом, на низменном, заболоченном лугу напротив тогда еще белокаменного Кремля паслись ленивые буренки под бдительным присмотром нанятого вскладчину пастуха. Шло время, стены родовой крепости московских государей сменили цвет белого известняка и сероватой штукатурки на краснокирпичный монолит, украсились высокими башнями — а луг как-то незаметно начал зваться Болотом, расцветя монастырскими да великокняжескими садами. Прошло еще немного времени, и просто «Болото» превратилось в Болотную площадь — место, где в будние дни сам по себе образовывался посадский торговый рынок. А в дни, когда Господь заповедал отдыхать, народ с радостью веселился, или устраивал большие кулачные бои, когда мужики с одной улицы вставали в стенку против мужиков с другой. Бессчетные синяки, свернутые носы, выбитые зубы (а временами так и глаза!) — и никакой злобы или ненависти впоследствии, а только куча интересных воспоминаний и взаимное уважение.
— Люд православный!..
Но когда на «Болоте» еще затемно начинали стучать плотницкие топоры, горожане сразу понимали, что они увидят утром: прочно сколоченный помост, с плахой либо еще чем схожим посередке, служивых Разбойного приказа в красных рубахах палачей, и тех, для кого это все готовилось. Потому как согласно стародавней традиции, любые публичные наказания преступников, включая смертную казнь, проводили именно на торговых площадях.
— Людишки злонравные, именем Нэгумка да Камбулатка, умыслили на здоровье и честь Великого государя, царя, и великого князя Иоанна Васильевича, и государя-наследника Димитрия Иоанновича. Кроме того, желая рассорить его с добрыми союзниками…
Под зычный голос глашатая площадь постепенно наполнялась молчаливыми горожанами. Поначалу равнодушными, пришедшими лишь ради достаточно редкого зрелища смертной казни. Но услышав про то, как двое черкес что-то там злоумышляли на старшего из царевичей, коего многие из москвичей после посещения Успенского собора, причащения целебной воды с частичкой его благодати и разглядывания места, где юный отрок провел в недвижимой молитве пять дней, на полном серьезе считали новоявленным святым… В общем, стража вокруг клетки из деревянных жердин, в коей их и везли на казнь, оказалась совсем не лишней — не будь ее, двух преступников могли бы и не довезти. На клочки бы разодрали, на кровавые шматки мяса и кожи!..