Наследники Демиурга

Ерпылев Андрей Юрьевич

– Но вы же… про беллетристику…

– Иногда все-таки читаю. Пишите еще, Владислав Георгиевич, – улыбнулся Маркелов. – Ваши книги всегда готов читать. Тем более, мне что-то подсказывает… Но, – оборвал он сам себя, – разговорился я что-то. Честь имею!

Владислав подождал, пока шаги посетителя затихнут где-то в конце коридора, и только потом окончательно освободил мятые листки ломкой бумаги (той самой!) из прозрачного плена. Их было совсем немного, но Сотников не торопился начинать чтение. Ведь это была не просто рукопись. Это был неожиданный привет отца, весточка с того света. Подтверждение

того, что он, сын Классика, сделал все, как нужно.

«Годы, остававшиеся до Великой Войны, пролетели незаметно…»

* * *

Ноги не шли сюда, но Александр нашел в себе силы. Ведь как ни крути, а если бы не этот человек, лежать бы ему, майору Маркелову, на ледяном морговском столе разделанным умелым скальпелем хирурга, врачующего исключительно мертвых.

Он остановил автомобиль у ограды кладбища и прошел внутрь. Отыскать нужную аллею было нелегко, но не даром же он был сыскарем?

Старые и новые, крашеные и облезлые, металлические и деревянные, кресты и угловатые призмы – памятники всех видов окружали его. Аляповатых мраморных стел и бронзовых монументов, на которые так падки нынешние хозяева жизни, было всего ничего – погост принадлежал далеко не «элите» подобных мест, хотя, истины ради, нужно признать, что до утыканного безымянными крестами убежища человеческого дна ему было далеко. Так, прибежище граждан средней руки, ни на что особенное не претендующих, но все же имеющих определенное положение в обществе. Или имевших.

Нужный участок он различил издали: рыжая комковатая земля с оградкой, неряшливо, боком впихнутой между другими, тесно обступившими новую гостью, словно желая выпытать у нее последние новости. Свежая, но чересчур уж яркая краска, сверкающая табличка, которую вскорости неминуемо сожрет ржавчина, полинявшие венки с унылыми лентами. Дешевая скорбь для небогатых людей…

Сгорбленная спина тоже была заметна издали, и, завидев ее, Александр замедлил шаг. Чересчур много нужно было ему сказать, но все слова казались лишними, пустыми и ненужными. Такими же, как четыре пунцовые гвоздики, зажатые в опущенной руке. Дежурная жертва духам умерших…

Он подошел и облокотился на сырой скользкий металл, не зная, как начать. Ну не подходило привычное приветствие для этого скорбного места и все! Как «здравствовать», когда рядом, под двумя метрами глины и тонкой доской, лежит то, что еще недавно называлось человеком, радовалось, грустило, любило и предавало.

– Привет, – без интонации произнес человек, съежившийся на мокрой от недавнего дождя скамеечке. Капли дождя сверкали в шевелюре, как бисер в старинной прическе. – Чего встал? Заходи, присаживайся…

Майор не заставил себя просить дважды и, пригнувшись, шагнул в оградку, притворив за собой туго скрипнувшую на петлях дверцу.

– Можно было цепочку повесить, – сказал он просто так, чтобы не молчать, и положил свое скромное приношение на жидкую кучку увядших цветов.

– Я хотел, – эхом откликнулся скорбящий. – Но, говорят, нельзя покойников за цепи запирать.

Александр, мимолетно пожалев брюки, уселся на влажную доску и сразу почувствовал себя годовалым младенцем, не приученным «ходить на горшок».

– Хоть бы газетку постелил. Брюки ведь испортишь…

– Да

ладно…

Мужчины помолчали.

– Сильно болит? – спросил Маркелов.

– Да нет, не очень, – поморщился Геннадий. – Пусто внутри только…

Майор молча прочел глубоко врезанное в металлический лист: «Иванова Анна Семеновна. 25.X.1943 – 17.VII.200…»

– От чего она умерла?

– Она давно болела… Врачи рекомендовали одно лекарство, вот я и… Оно ведь стоило бешеные деньги… А тут… Понимаешь, если бы меня посадили, она бы не вынесла… Хотя и так… Мне сказали, что она во сне умерла, под утро. Наверное, когда я… Прости меня, Саша…

Что тут можно было сказать? Маркелов без слов похлопал соседа по сгорбленной спине и выудил из кармана куртки плоскую металлическую флягу.

– Глотнешь?

Геннадий взял фляжку, как воду вылил в горло несколько глотков спирта и вернул сосуд майору.

«За рулем ведь… – подумал Александр, но мысленно махнул рукой и приблизил холодное горлышко к губам. – Можно и пешком, в конце концов…»

В груди немного потеплело. От продолжения архивариус отказался коротким кивком, и фляга легла обратно в карман. Звякнув при этом о нечто металлическое – мастерски сделанный кастет с аккуратной блестящей выбоиной на тусклом боку.

Ямку в мягком металле оставила пуля, которая должна была пробить грудную клетку человека, сидящего бок о бок с Маркеловым. Но не пробила, а всего лишь сломала несколько ребер и серьезно травмировала левое легкое. Кастет спас одну жизнь, чтобы несколько минут спустя отнять другую. И тем самым спасти еще одну. Или несколько. Или – великое множество…

Иванов мучительно закашлялся и прижал ко рту платок.

– Пойдем, – решительно встал на ноги майор. – Сыро, холодно… Чахотку еще подхватишь.

– Я посижу еще, – вяло ответил архивариус, пряча в карман тряпицу, испятнанную красным.

– Отставить! – решительно поднял его на ноги Александр.

Тот повиновался, как огромная ватная кукла.

– А я из архива ушел, – сообщил он вдруг. – Не могу я там после всего этого…

– Ничего, что-нибудь придумаем, – приобнял его за плечи офицер.

Он давно простил друга. Понял и простил…

* * *

«Годы, остававшиеся до Великой Войны, пролетели незаметно.

Я настолько постарался забыть о проклятой рукописи, что двадцать второе июня стало для меня почти таким же потрясением, как и для миллионов моих сограждан. И только я и еще несколько человек знали, чего будет стоить России страшное испытание, рожденное моей необузданной юношеской фантазией. Или не фантазией? Чем дальше, тем больше мне казалось, что тогда я писал под чью-то диктовку…

Нет, я задумывался о грядущей войне и раньше. Германцы победоносно шагали по Европе, подминая под свой кованый сапог одно государство за другим, неуклонно приближаясь к нашим границам, а я все не решался взять лист бумаги и переписать этот эпизод своего „романа“. Казалось, что стоит мне взять в руки мой „Паркер“, как в двери ворвутся люди в фуражках с синими околышами и поволокут меня под руки… Куда? А куда тогда уволакивали десятки и сотни моих друзей и знакомых? И я позорно откладывал переделку на следующий день. И еще… И еще…