Наследники исполина
Шрифт:
У императора хватило совести притащить его на ужин. Первый ужин после нее.
Иван Иванович вошел в залу, остановился у дверей, обвел прищуренными глазами пьяную, разряженную толпу прихлебателей нового императора, хрипло оравшую: «Виват!» — как после большой победы, и, резко повернувшись, вышел на лестницу. Плевать, на все плевать!
Не обратив внимания на окрики за спиной, бывший фаворит спустился вниз по лестнице, представляя с каким наслаждением вмажет перчатками по красному распаренному лицу любого, кто осмелится его остановить. Шувалов сам толкнул плечом
В ушах у императрицы звенело, при чем в правом глуше, чем в левом — начиналась мигрень. Надо было перебраться в соседнюю комнату на постель, но снова вставать, передвигать ногами…
Полежать Като так и не дали. Дверь распахнулась, и с порывом сильного зимнего сквозняка в комнату ворвалась Прасковья Брюс. Отшвырнув мокрую от снега лисью шапку, графиня с разбегу кинулась к ногам Ее Величества и с хохотом обняла колени подруги.
— Катя! Морозец-то какой! И ночь ясная! — Выпалила она. — Сани летят, как на крыльях! На небе от звезд тесно! Грех на диване бока пролеживать!
Екатерина медленно подняла голову и с укором уставилась в румяное лицо гостьи.
— Грех то, что ты, фрейлина, сегодня не была у гроба императрицы, — устало проговорила она.
Прасковья действительно отсутствовала на траурном дежурстве. Графиня часто пренебрегала придворными обязанностями: опаздывала к выходам августейших особ, не посещала важных церемоний. К ее вызывающе вольному поведению давно привыкли. Но сегодня распущенность Брюс перешагнула все мыслимые границы.
— Я не люблю покойников! — Фыркнула она. — К тому же Святки на дворе…
— Святки? — Молодая императрица привстала с дивана. Такого от Парас не ожидала даже она. — Ты себе отдаешь отчет… Ты понимаешь, что в Петербурге траур? Что государыня скончалась?
— Ну и что? — Парировала графиня. — Государи приходят и уходят. А Святки — великий праздник. Нельзя его пропустить.
Прасковья была крепка какой-то простонародной логикой, по которой радость рождения Царя Небесного не могла быть перечеркнута смертью царя земного. Для нее отказаться от плясок ряженых на Святочной недели было едва ли не большим святотатством, чем не отдать последние почести августейшей покойнице.
Обе женщины с вызовом смотрели друг на друга.
— Ты рехнулась, — наконец, сказала Като, снова укладывая голову на диванную подушку.
— Нет, это ты рехнулась! — Прасковья вцепилась ей в руки и с силой тряхнула императрицу. — Ты что же из-за этой царственной рухляди пропустишь ряженых? Ханжа! Целый день простояла над гробом, рыдала и строила умильные рожи. Очнись! Снимай траур, поехали кататься!
— Да ты ополоумела! — Като оттолкнула подругу от себя.
— Мы на Святочной неделе всегда гадали, — захныкала Брюс. — Неужели теперь пропустим? Год-то для тебя важный. Как еще дело повернется, Бог весть…
— На что мне гадать? — Рассердилась Като. — Разведется со мной Петр или нет? Может, прикажешь еще башмак через крышу бросать?
— Откуда такие печальные мысли? — Прасковья обняла подругу. — Като, душенька, мне намедни цыганка говорила, что нынешние царские похороны не последние. — графиня сделала страшные глаза. — Слышала, что блаженная Ксения Петру твоему вслед кричала?
Императрица помотала головой. Она знала только, что петербургская чумичка, которую простонародье почитало едва ли не за пророчицу, накануне кончины Елисавет таскалась по городу и, подходя под окна домов, где хозяйки готовили сладкое рождественское сочиво, принимала милостыню со словами: «Пеките блины, сердечные. Нынче колокол по государыне звонить будет». Многие поверили и смерть Елисавет встретили уже готовыми поминальными блинами и кутьей.
— Твой-то ирод на святую едва не наехал, — возмущалась Прасковья. — Чуть не задавил, говорят, Ксюшу. Отскочила блаженная, погрозила ему пальцем и крикнула: «Сегодня в карете катаешься, а завтра тебя на санях свезут. Почто Лютера любишь, а Христа забыл?»
Като прижала пальцы к щекам. Вот значит как? Неужели религиозные пристрастия Петра обсуждают даже побирушки на мостовой? Едва государыня умерла, а о том, что новый царь «не нашей веры» известно всему городу!
— А что про меня говорят? — Осторожно спросила Екатерина.
Графиня не смутилась.
— Говорят, что ты заступница. Что без тебя у пруссаков в лапах пропадем. А новый государь тебя за то не жалует, что ты не позволяешь ему иконы из церквей повыбросить, да жидов-торгашей туда напустить!
Екатерина усмехнулась. Как все-таки причудливо переплетаются в голове у простонародья вести из дворца. Петр действительно хотел упростить обряды на лютеранский манер, обрить священников, одеть их в сюртуки, вынести иконы и забелить фрески. Денег в казне не было, и государь подумывал обратиться к ростовщикам-выкрестам. Вместе же все это выглядело чудовищно: осквернил храмы и впустил туда менял.
— За что они его так не любят? — Протянула Като. — Ведь она его совсем не знают. Как не знают и меня…
— Народ, — вздохнула Брюс, — нутром чует, где палка. И знаешь ли, — графиня помедлила, — люди ведь сейчас не только в церкви. Они днем молятся, а ночью колядуют. И тебе, Като, надо быть с ними.
— Хорошо, — императрица поднялась. — Я переоденусь. Только вот что, Парас, я гадать не буду. Так, проедусь с тобой в санях…
— Какой разговор, — пожала плечами Брюс.
Возок промчался по Петербургу в полном молчании. Город не спал, но был тих и тревожен. Иссиня-черная стена домов нарушалась лишь редкими оранжевыми огоньками, как оспины, разбросанными на лице ночи. Во всех церквях служили, и сквозь узкие окна лютеранских кирх на снег ложились длинные желтоватые отсветы.
У Рогожской заставы ездоков окликнул из будки сонный инвалид.
— Карета графини Брюс! — кучер даже не придержал вожжи, и опускавшийся было перед ними шлагбаум, отлетел в сторону.