Наследники по прямой.Трилогия
Шрифт:
– Нет.
– Вы уверены? – усмехнулся он.
– Насчёт детей? Абсолютно. Я это тщательно контролирую. Управлять нужно всем, чем можно управлять. И нужно уметь возглавить то, что невозможно предотвратить. Этому учит нас ваш любимый Макиавелли. Но правда и то, что далеко не всё актуально в этой замечательной книге. Конечно, люди изменились ничтожно мало, если изменились вообще. Но вот мир – мир точно стал с тех пор иным. Например, Макиавелли не знал, что есть вещи, которыми управлять невозможно, а значит, не стоит и пытаться этого делать – я имею ввиду, напрямую. О стратегии непрямого действия Сунь Цзы, например, Макиавелли ничего не слышал. Он был очень высокоразвитым человеком для своего времени, но всётаки – лишь для своего времени. А это без малого четыреста лет тому назад. Например, Макиавелли тоже ничего не слышал ни о личном пространстве, ни о том, что своим личным пространством можно научиться управлять. Не позволять ему контролировать вас, а контролировать его самому. Не просто, но посильно. Кстати, что вы скажете об этом, Иосиф Виссарионович?
– Я должен над этим подумать, – осторожно кивнул Сталин. – Но это очень интересно. Как и многое из того, что вы говорите.
– Ну, а давайте тогда попробуем вычислить, Иосиф Виссарионович, кто мог бы обладать такими возможностями – заставить меня отправиться к вам. Исходя из того, что я предположительно говорил вам правду. И о своей финансовой независимости, и об отсутствии интереса к власти. Какаянибудь японская разведка? Или британская? Немецкая? Белогвардейцы? В Америке вообще пока нет разведки, сущие дети. Давайте ещё будем помнить о том, что я русский и хорошо понимаю, что разведка – это государственный инструмент, а значит, работать на иностранную разведку – это работать против своей страны. Что бы ты ни делал – ты всё равно работаешь против, объективно против, так уж это устроено. Конечно, справку о своей кристальной чистоте я не могу предоставить. Но, ещё раз хорошенько подумав и прикинув мои возможности, сравнив их с теми, что я могу получить от какойто там разведки – да хоть от всех от них, вместе взятых – вы легко поймёте, Иосиф Виссарионович, что это несерьёзное предположение. Исключим разведки?
– Ну, давайте. Давайте исключим.
– Что же остаётся? Какойто личный интерес?
– Да.
– Какой?
– Наследник.
– Всётаки – какое это наслаждение, беседовать с одним из умнейших людей эпохи, – улыбнулся Гурьев. – Прямо сам себе завидую чёрной завистью. Вы, наверное, уже представляете себе за спиной этого самого таинственного наследника прямотаки коалицию супердержав, потирающих руки в предвкушении – сейчас, сейчас этот легковерный Сталин поддастся на уговоры нашего агента – и… И опять вы не угадали, Иосиф Виссарионович. За спиной наследника нет ни одной не то что супердержавы – нет даже просто державы. Даже самой плюгавенькой, самой завалящей державишки – и той не имеется. Нет вообще ничего. Это ребёнок. Сирота. Ни отца, ни матери. Всё, что у него есть, он получил от меня. Вообще всё, Иосиф Виссарионович. И средства к существованию, и учебные планы, и даже список литературы для внеклассного чтения. Это я его создал из праха земного – Наследником с большой буквы. Ну, разумеется, он пока ни о чём даже не догадывается – в том числе и о том, что является наследником. И никто не посмеет сказать ему об этом без команды – потому что знают, чем это для них закончится. И я уж точно не позволю вшивым разведкам какихнибудь засраных макаронников или лягушатников греметь в свои дурацкие погремушки и наяривать камаринскую вокруг моего малыша. Никому не позволю манипулировать наследником русского престола, плести вокруг него свои, с позволения сказать, «интриги». Я их просто слопаю с гречневой кашей, Иосиф Виссарионович. И всё, чего я хочу – это поставить за его спиной понастоящему великую державу, единственную, которая заслуживает настоящего наследника после великого Сталина. Единственную державу, которая может чтонибудь удержать. И его – поставить перед нею. И не просто так – взять и поставить, как пешку. Нет. Заставить послужить этой державе. Узнать её, почувствовать. А потом – получить из ваших, Иосиф Виссарионович, рук, как величайшую драгоценность, с полным осознанием ответственности за передаваемое, по единственно возможному праву – праву наследника из царского рода. А теперь вы, конечно же, хотите спросить, что буду делать при этом я. Отвечу, Иосиф Виссарионович. Я постою в сторонке и полюбуюсь, как это волшебное действо будет происходить. А потом трижды облобызаю моего малыша, по старинному русскому обычаю, который даже много старше православия, и отчалю к себе. В Аркадию. Чтобы никого своим присутствием и жутким взглядом не смущать. Все и так будут знать, что всё произошло по праву и по правилам. И я вижу, вы мне опять не верите.
– Нет. Допустим. Это не ваш сын, вы слишком молоды. Сын вашей… женщины, которую вы любите?
– Как же тяжко с вами, Иосиф Виссарионович, – притворился донельзя уставшим Гурьев. – Два вопроса. Первый. Если вы на самом деле когонибудь очень сильно любите – захотите ли вы его, её или их ребёнка – пытаться сделать русским царём? Только честно. Перед собой – не передо мной. Представили?
– Да, – усмехнулся Сталин. – Представил.
– Отлично. А теперь представьте меня – в роли принцаконсорта. Принцконсорт – это муж королевы, царствующей или королевыматери, сам не царь и не король, а какойнибудь гусарский полковник из недоделанных герцогов, бабник, пьяница и рукосуй, снедаемый глубочайшим чувством собственной ненужности и никчемности. Его баба, которую он дерёт, как сидорову козу, ставит раком, где ему вздумается – королева, а он – никто. И зовут его – никак. Это пикантно, это будоражит и горячит кровь – первые годдва. А потом – всё. Чтобы вам стало ещё веселее, представьте в этой роли себя. Представили? И как – что получилось?
Сталин молчал. Опять, както поновому разглядывая Гурьева, он сидел, откинувшись на спинку стула, положив изуродованную артритом левую руку на сгиб локтя правой и слегка поглаживая усы большим и указательным пальцами здоровой руки. Несколько раз мелкомелко, едва заметно, покивав, он изменил позу и вновь потянулся к трубке:
– Да. Не ваша роль. Совсем не ваша. Переходите, пожалуйста, к сути, Яков Кириллович.
– Сейчас, Иосиф Виссарионович. У нас ещё есть около… чуть более двух часов. Я же знаю, что вы не спите по ночам. Тоже старая привычка, ещё со времён подполья… И вам, конечно же, интересно, кроме всего прочего, зачем я вас охмуряю. На самомто деле, это совершенно очевидно – больше некого. Все остальные – любой из них – ни на что не годны. Они, увидев меня, либо ничего не поймут и уделаются со страху, либо необычайно воодушевятся и начнут крушить всё подряд
– Как вы, – уточнил с улыбкой Сталин.
– Напрасно вы так, Иосиф Виссарионович, – мягко укорил его Гурьев. – Я никогда не был вашим врагом – тем более, личным врагом. Я просто хочу помочь вам помочь мне. Политика – искусство возможного, а искусство невозможного – это дело любви. Враги, ставшие друзьями. Искренними друзьями, заметьте. И от вас не потребуется никаких шараханий, не нужно будет, в общем, ничего никому уступать. Даже мне. Тем более – мне. Не надо будет «менять курс». Это как вертеть рулём в автомобиле: резко закладывая, вы не едете прямо, а мчитесь зигзагами, насилуя двигатель, трансмиссию и так и норовя слететь в кювет. Вы никогда не видели, как настоящий профессионал ведёт машину? Кажется, он бездельничает. Сидит спокойно, руль только придерживает, и очень, очень редко трогает ручку трансмиссии. Он знает свою машину, и даже если не знает дорогу, то просто внимательно смотрит по сторонам. И я знаю свою машину. Свою страну. Могу научить ею пользоваться. Но рулить – это сами. Сами. Я наставник, Иосиф Виссарионович. Могу и вас научить – если вы, конечно же, захотите. Если ученик не хочет учиться – тогда всё, пиши – «пропало».
– Вам кажется, что я не умею? Что меня нужно учить?
– Всех нужно учить. Часто говорят – он сам ничего не умеет, потому учит других. Это верно лишь отчасти. Вы, например, усвоили несколько важных приёмов, и пользуетесь ими во всех случаях – даже тогда, когда этого ну ни в коем случае не стоит делать. Сейчас вы этого пока ещё не понимаете, но, надеюсь, в ходе наших бесед поймёте. И сделаете правильные выводы, а я вовсе не собираюсь вам их подсказывать. Сердитесь, да?
– А как вы думаете?
– Думаю, что сердитесь. Но – опять же, напрасно. Напрасно. Кто же ещё скажет вам такое, Иосиф Виссарионович? Самое большое, на что все они способны – это выпалить «не согласен, товарищ Сталин!», зажмурившись от ужаса в ожидании того, как его схватят и поволокут в подвал – убивать.
– Яков Кириллович. А ведь вы сами сказали – вы только что убили двух человек. А может, у них есть жёны? Дети? Старикиродители? Вы меня всё время стыдите – плохой Сталин, плохой. Убивает. Всех убивает. А сами?
– Верно, – согласился Гурьев. – Это очень, очень верно, Иосиф Виссарионович. Вы помните, почему Бог не разрешил Давиду построить храм? Он сказал: ты государь, ты полководец, ты собиратель державы. Но ты пролил столько крови, что тебе невместно строить храм Господу. И не разрешил. Понимаете, почему я не наследник и не могу им быть, даже если сильно захочу?
– Вы верите в Бога?
– А вы, Иосиф Виссарионович? Можете не отвечать. В этом нет, на самом деле, необходимости, – Гурьев махнул рукой и вздохнул.
– А наследник? – тихо спросил Сталин.
– Он ещё слишком юн, – покачал головой Гурьев. – Там посмотрим. Я чувствую, что мысль о наследнике вас захватила, Иосиф Виссарионович. Я прав?
– В какомто смысле, – осторожно произнёс Сталин и повторил, немного другим тоном и чуть громче: – В какомто смысле.
– Захватила, захватила. Это не удивительно, – Гурьев потрогал большим пальцем ямочку на подбородке. – Как и мысль спрятаться после смерти у наследника в тумбочке. Оставить наследнику правильные инструменты. Потому что идеято – хороша. И посещала вас, Иосиф Виссарионович, не раз и не два. Но куда же обратить взгляд? Как быть? Ведь если меня боятся, то Наследникато – должны будут полюбить. Иначе не заработает. Не стрельнёт. Что же делать? Кого же полюбят? Назначить наследником – быстренькобыстренько, поднятием рук на заседании Политбюро, – какогонибудь Маленкова, Куманькова, Щербанькова, Гундосина? Наследник Великого Сталина – Сидор Хохряков, родом из деревни Большое Дышло, что в пяти часах езды от колхоза «Имени Двадцать лет без урожая». Да разве в фамилии дело? Это Сталин – заслужил, выстрадал право называться Сталиным. Кто посмеет вспомнить, что было до того, как Сталин стал Сталиным? Нет, не в фамилии дело, совсем не в фамилии. Ну, обзовётся Сидор Хохряков Исиодором Алмазовым – что это изменит? Только ещё хуже. Вся Россия прыскает в кулак, а весь мир – так и вовсе со смеху покатывается. И даже не столько смешно, сколько скабрезно это. Похабно. Вы потому и тянете, и гоните от себя эти мысли, потому что понимаете: похабщина, похабщина и цирк. Дешёвка. Фарс. Ничего не выйдет. С такими наследниками – ничего. Никто не поверит, не воспримет, не признает. Не полюбит. Да и сам товарищ Сталин не любит ни Куманькова, ни Хохрякова, ни всех остальных. Сказал бы я, что чувствует к ним товарищ Сталин, да не люблю таких слов произносить. Что же делать? Что, что? Не годится Хохряков. Не подходит. Не пляшет. То есть пляшет – но и дураку видно: именно пляшет, – самозванецтиран какогото клоуна вместо себя выставил. И знаете, что придётся этому вашему Хохрякову делать?