Наследники предтеч. Поиск пристанища

Непейвода Софья Николаевна

Однажды, ближе к вечеру, Юля позвала всех полюбоваться через телескоп на полнолуние второго по величине спутника нашей планеты. Я скептически взглянула на затянутое серыми тучами небо, с которого сыпались и испарялись, не достигая земли, мелкие дождевые капли.

— Нет, я понимаю, что по времени как раз полнолуние, но смысл любоваться на тучи? — тихо пробурчала себе под нос.

Но когда «иллюминатор» попал мне в руки, стало ясно, что претензия необоснованна. Лёжа на крыше, я удивлённо смотрела на пасмурное небо через телескоп (а телескоп ли?) и видела хорошо освещённый солнцем диск большой голубой луны. Некоторое время, не в силах поверить в происходящее, я то поднимала прибор над головой, то изучала небо без

него, но картины так и не захотели совпадать. Подумав, ещё раз посмотрела через «иллюминатор», слегка покачала им из стороны в сторону и, поскольку через толстое стекло оставалась видна луна, разочарованно вздохнула:

— Так это запись…

Села и уже почти отдала прибор астроному, но вовремя заметила, что изображение на нём изменилось. После краткого эксперимента выяснилось, что, если направить «телескоп» хотя бы примерно в нужную сторону (но не обязательно точно — достаточно с большой погрешностью), то через него виден голубой спутник планеты, а если отклонить от определённого положения больше, чем на тридцать пять — сорок градусов, то луна пропадает и на обращённой к наблюдателю стороне «иллюминатора» видно приближение той панорамы, которая реально находится с другой стороны стекла. Только вот ни дождя, ни туч через телескоп не обнаружишь. Как будто их вообще нет.

— Не запись, — подтвердила мои выводы Юля. — Я заказывала, чтобы можно было фиксировать направление и точку обзора и оно не сбивалось простыми колебаниями. И чтобы время суток и погодные условия не мешали наблюдению.

— А это вообще реально? — всё ещё не в силах верить, поинтересовалась я. — То есть нет, я вижу, что реально, но не понимаю, как. Разве что, телескоп на самом деле только экран, и на него подаётся запись с какой-то космической станции…

— Не выходит, — улыбнулась астроном. — Илья тоже когда-то делал такое предположение. Однако в пасмурную погоду можно смотреть не только на небо, но и на далёкие объекты на планете. А через тучи или туман снять местность, да ещё и под определённым углом со станции не легче, чем прямо отсюда.

— Артефакт, — уважительно кивнула я и передала драгоценное имущество Юле. — И ездить никуда не надо, у нас самих на борту целый склад уникальных технических сокровищ.

— Жаль только, что почти все артефакты в единственном экземпляре, — посетовал физик. — Иначе бы, как развернуться могли бы — разобрать некоторые и узнать, на каком они принципе да как работают…

— Нет, всё равно бы не удалось, — улыбнулся Сева. — Я тоже когда-то думал, что хорошо было бы получить новые технологии таким образом. Всё самое ценное, наверняка, является очень тонкими приборами. Уверен, что даже земные нанотехнологии по сравнению с ними — как палка-копалка против продвинутого универсального комбайна. То есть, даже если удастся вскрыть, не повредив, то мы вряд ли сможем разобраться, что к чему. А уж повторить при нынешнем уровне жизни — тем более. Так что не стоит ломать то, чему ещё долго не сможем найти замену. Особенно — такую же качественную.

— Да, ты прав, — разочарованно кивнул Маркус. — Но иногда прямо руки чешутся хотя бы одно кольцо-определитель расковырять… Их вон сколько.

— А почему тогда до сих пор не разобрал? — со смешком поинтересовалась я.

— Жадность, — с самым невинным выражением лица развёл руками физик. — Очень уж оно мне нравится — лишаться не хочу. А что после моей разборки и сборки оно продолжит так же хорошо работать — не верю.

Посмеявшись над словами Маркуса, мы разошлись. Но произошедшее впервые заставило серьёзно задуматься ещё на одну тему. Раньше я была уверена, что у меня самые большие тайны от других учёных, но теперь поняла ошибочность этой точки зрения. Причём, судя по реакции того же физика на оригинальный телескоп, то он явно узнал о его особенностях не раньше меня. Но отреагировали все очень спокойно: с любопытством, но без

обвинений в утаивании сведений или вещей. И никто не попытался забрать их в общее пользование, только Маркус попросил разрешения поэкспериментировать. Даже удивительно. У нас нет почти ничего, но и страсти присвоить чужое тоже не заметно. Может, потому, что люди руководствуются принципом: как ты, так и к тебе? В любом случае, я вынесла из произошедшего ещё один урок. И впредь постараюсь сама придерживаться такой же линии поведения. По крайней мере, со стороны она выглядит очень достойно и правильно.

Примерно через неделю пустыня начала сдавать позиции: хотя местность вокруг по-прежнему оставалась засушливой, а почва — песчаной, кактусы постепенно уступали территорию кустам жёсткой травы, а деревья теперь росли не только у берегов. Кроме того, долинный ландшафт с каждым днем всё чаще нарушали возвышающиеся то тут, то там скалы. Драконы-огородники в этих местах уже не селились, так что в дневном дежурстве отпала необходимость, и мы смогли больше времени посвящать другим занятиям. Например, Сева с Маркусом вплотную занялись ремонтом плота. Причём все изменения они сначала согласовывали между собой на миниатюрной (примерно метровой) модели, которую я, когда увидела впервые, приняла за детскую игрушку.

199–200-е сутки. Река — саванна — река

Во время следующего рассвета мы увидели у берега приставшие плоты обогнавшего нас каравана и с радостью присоединились. Хотя мы с другими свободными не составляли одну семью, но уже не просто привыкли к ним, а сильно привязались. Не думаю, что они по нам сильно соскучились, но вот нам их точно не хватало — это стало заметно в первую же вечернюю остановку. Не обременительное ни для одной из сторон общение без взаимных обид — что может быть лучше?

Откровенно говоря, встретили нас очень тепло. Приветствовали, приглашали сыграть и даже угощали. Но, одновременно, все как один пытались выспросить, что же произошло в пустыне и что — потом, когда мы догоняли остальные плоты. Против приступа любопытства не устояла даже Марфа (бывшая цитадельская), которая до этого старалась вести себя со мной максимально ровно и нейтрально. Однако теперь, после воссоединения с караваном, сама первая затеяла беседу и ненавязчиво перевела тему на то, что же тогда случилось и почему я сбежала с плота? Вопросы вопросами, но все учёные помнили о том, что мы договорились хранить наши внутренние тайны и отделывались общими, ничего не значащими фразами. Аналогичным образом поступила и я. В результате, поняв, что добиться внятного ответа не получится, женщина с осуждением покачала головой, но продолжать расспросы не стала, вместо этого предложив сыграть в шахматы.

Некоторое время мы сосредоточено молчали, а сбоку за партией (проходящей отнюдь не на лучшем уровне) наблюдал Захар, с трудом сдерживаясь, чтобы не подать советы то одной, то другой.

— Зря вы отделяетесь от остальных, — заметила Марфа, когда я задумалась над очередным ходом.

— Да, это к добру не приведёт, — поддержал её муж.

— Мы же отстали не почему-то там, а так было надо, — пожала плечами я, пытаясь спланировать хитрую атаку конём. — И догнали всё-таки, пусть и не быстро. Хотя, если бы вы делали стоянки подольше, мы бы присоединились раньше.

— Я не об этом, — покачала головой бывшая цитадельская. — А обо всех этих тайнах, секретах… Иногда смотрю на вас, и создаётся впечатление, что вы сговорились — все как один паранойей страдаете.

— Мы и договорились, — не стала отрицать очевидное я. — Что внутренние тайны нашей группы разглашению не подлежат. Вот и следуем этому правилу.

— Да мы сейчас не о посвящённых, — улыбнулся Захар. — Хотя и о них тоже, — заметив мой недоуменный взгляд, мужчина пояснил: — Все, кто объединился в группы, начали таится. Кто больше, кто меньше — но это не обошло никого.