Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
Стае и Климов уже около двух месяцев жили на одной квартире, но Климов был так немногословен, что Стае, где только мог, стремился вызвать его на разговор.
Луна выползла и осветила улицы. Ночь, полная звезд и городских щекочущих запахов, смутным ожиданием будоражила души. Под скрип колес в тесноте, но не в обиде уютно было разговаривать, вдыхая крепкий шинельный и табачный дух друзей.
Ехал я с польского фронта,— заговорил Климов,— ехал с другом, бывшим моим комроты. Приехали в Москву, у меня план верный: университет. Как-никак бывшее реальное за спиной. Кончал, правда,
Кипень!— встрял Филин.— Палец не просунуть.
Раскидало нас,— продолжал Климов,— гляжу вокруг: нету друга. Ходил-ходил, затосковал. Через час с лишком гляжу: у палаток столпотворение. Бегу туда, продираюсь сквозь толпу: труп. А лежит мой комроты голый, как перед медицинской комиссией.
Климов замолчал. Дробно стучали копыта. Выезжали на Первогильдейную, за ней лежал Воронежский тракт.—Шесть лет человек на фронтах отбухал,— с трудом сдерживая дрожь губ, говорил Климов,— ранен был несчетно, выжил, девчонку на свет произвел. И умер ни за понюх... Часы его с монограммой кому-то понравились...
Климов перевел дыхание.
—Вот тогда и решил: буду уничтожать эту мразь!— Он глубоко, до кашля, затянулся.— Эгоизм, братцы, много проявлений имеет, не знаю, избавится ли человечество когда-нибудь от него...
—При социализме избавимся,— вновь подал голос Стас,— при социализме человек будет заботиться прежде всего о других, а не только о себе.
—Не знаю,— сказал Климов.— Хорошо бы, если так... Но думаю, страшнее эгоизма, чем уголовщина, нет! Убить человека, чтобы денежки его в тот же вечер спустить в притоне,— нет, ребята, такую сволочь вывести, и помереть не жалко. Считаю, служба наша — вполне на уровне. Полезная она людям.
Все молчали под дребезжание фаэтона.
Отстали последние домики. Впереди забелела полоса тракта. Что-то черное и извилистое змеилось по шоссе. Долетел звук мерного солдатского шага.
—Чонов нагнали!— определил Филин.— Гля, ребята, церемониальный марш!
Передовые коляски остановились.
—Рота,— донеслось издалека,— стой!
Дважды шлепнули и замерли подошвы. Клыч в первом фаэтоне разговаривал с кем-то невидимым в темноте. На подножку последнего экипажа вскочил человек. На курчавых волосах высоко стояла фуражка со звездой. Два веселых глаза смеялись с узкого горбоносого лица.
Здорово, сыскари! Ильина тут случайно нет?
Яшка?— Стае окончательно отвалил от себя Гонтаря.
Докладываю, как бывшему члену ячейки,— куражился курчавый,— два взвода ЧОНа с механического завода изъявили желание участвовать в операции. Явка стопроцентная — и все ради ваших прекрасных глаз, Станислав Иванович, в качестве личной охраны бывшего отсекра ячейки. Видал, как стоят?— несмотря на юмористическую интонацию, в голосе парня была гордость
Действительно,
— Ро-о-таН— запел командир.
Яшка спрыгнул. Фаэтоны тронулись. Сбоку в ногу шла колонна. Молодые ребята в кепках и суконных шлемах четко отбивали шаг. Ахали мерно вшибаемые в пыль сапоги и солдатские ботинки.
Замелькали огоньки наверху. Начиналась Мыльная гора. За ней лежал Воронежский тракт. Чоновцы разбились на группы. Двигались тихо. У приземистых, длинных, тускло отсверкивавших огнями построек остановились.— Трое во двор,— распорядился Клыч.— Все, кто не при форме. Как войдем, двое у входных дверей, остальные по комнатам. По одному ни в коем разе. ЧОН, окружай бараки, никого не пропускать. Пять человек с нами!
...Окончательно разделались с бараками только часам к двум ночи. Нашли и оружие, и несколько самогонных аппаратов, и трех беглых из домзака. Коляски, набитые трофеями, арестованными и охраной, отправили в город. Чоновцев Клыч тоже отпустил. У них смена начиналась в семь. К чайной Брагина пошли вшестером.
Луна взошла и широко осветила пустую, с редкими стеблями ковыля степь. Впереди мерцал огонь. Это и была чайная Брагина. Она стояла на самом краю города, у Воронежского въезда. Около не было никаких других строений, лишь где-то далеко чернели развалины.
Кто тут бывал?— негромко спросил Клыч.
Я,— подал голос Филин.
Все шестеро быстро шагали по майской влажной траве и отчего-то говорили приглушенными голосами.
Селезнев и ты, Филин, вы обходите сзади,— прика
зывал Клыч.— Там второй выход есть?
Есть.
Что во дворе?
Сарай и клети.
Двор — ваше дело. Кто выскочит — брать. Остальные в чайную!
Они перескочили кювет и подошли ко входу. На крыльце кто-то валялся, пьяно рыгая. Клыч, переступив через него, отворил дверь и шагнул внутрь. За ним втиснулись остальные.
— Угрозыск! Не шевелиться!— объявил Клыч.— Проверка документов.
Самые разные фигуры замерли за столами. Армейские шинели, крестьянские кожухи, городские пальто, полуголые пропойцы в грязных лохмотьях. Большинство вцепились руками в бутыли на столах. Климов давно замечал, что в минуту опасности люди хватаются за самое дорогое.
Патент на продажу вина есть?— спросил Клыч, поглядывая на хозяина, застывшего у стойки. Рядом замерли двое половых в заляпанных сальными пятнами рубахах, подпоясанных шнурами с кистями.
Патент?— переспросил могучий толстяк за стойкой. В распахе рубахи под жилетом была видна волосатая грудь.— А как же, гражданин начальник!
Он нагло и весело смотрел, Брагин, но зря он так смотрел. Еще перед облавой Клыч знал, что патента на продажу спиртного у владельца чайной не было. А уж на продажу самогона не давал права никакой патент.
Климов подошел к столу, где сидела компания бородатых мужиков в брезентовых длинных плащах, по виду извозчиков, и отобрал у одного бутылку.