Наследство хуже пули

Зверев Сергей Иванович

Томсон пригнал джип, это был уже второй джип за сутки, из чего следовало догадываться, что командировочные, выданные бригаде Вайса, велики и Малькольм надеется только на благоприятный исход дела.

Андрей удивился не тому, что они прибыли в гостиницу, а тому, что администратор улыбнулся ему и кивнул как старому знакомому. Бросив взгляд по сторонам, Мартынов понял, что этого дружеского жеста ни Вайс, ни люди его, поглощенные больше наблюдением за событиями в холле, не заметили. Отметив для себя факт знакомства с администратором как некий положительный момент, Мартынов проследовал на третий этаж, шествуя между девушкой и Уилки, который замыкал эту очень странную

колонну.

Номер был просторен и прохладен. Андрей добрел до окна, рассмотрел площадь, раскинувшуюся перед ним, обернулся…

И почувствовал в голове невероятную тяжесть. В глазах вспыхнуло пламя, и последнее, что запечатлело его сознание, был крик женщины, оборванный обмороком, и саднящая, тошнотворная боль в затылке.

– Живой?

– А что ему сделается? Пять лет на профессиональном ринге, а перед этим пятнадцать – на любительском.

Пламени уже не было, была тошнота и привкус меди на губах. Разлепив веки, Мартынов стал свидетелем странной картины. Он сидел на гостиничном стуле, прихваченный скотчем вдоль ножек и подлокотников. В таком же положении напротив сидела женщина. Рот ее тоже был заклеен, видимо, Вайсу не пришелся по душе ее голос. Глаза женщины были полны слез, и в них царил ужас.

– Что за шутки, Вайс? – прожевал губами Мартынов. Его английский при этом был не совсем хорош, но так же, наверное, звучал бы и русский. Поведя налитыми кровью глазами, он прохрипел: – Ты что, обалдел? Развяжи меня немедленно…

– Прошу прощения, Мартенсон, что пришлось прибегнуть к такому варварскому способу, но я не представляю, как бы пришлось вас уговорить сесть и дать привязать себя, – объяснил его давний знакомый по «Хэммет Старс». – Томсон, конечно, переусердствовал, но, согласитесь, у него есть основания злиться на вас.

Мартынов осмотрел комнату. Уилки и Томсон сидели на стульях в четырехместном номере, явно предназначенном для спортивных команд или дальнобойщиков… Четыре кровати, столько же стульев и тумбочек, цветной телевизор и стол, который сейчас располагался между ним и женщиной. Застиранные занавески, потертые карнизы и выцветшие обои также не радовали глаз и оптимизма не внушали. В таком помещении не хотелось даже умирать.

– Я так понимаю, – проговорил, облизав губы, Мартынов, – меня ждет горькая участь. Иглы под ногти, дыба, перебивание суставов – я правильно мыслю? Я должен вспомнить номер счета, куда перевел деньги, а также подробности расчетов с Мальковым-младшим… Если я не вспомню, то пожалею, что родился на свет. Ну что же, раз выбор невелик, приступайте… Может, вы и правы. Я где-то читал, что когда человек теряет память вследствие удара или стресса, то для возврата оной нужно проделать с ним то же самое. Вайс, я очень хочу вспомнить все. А потому давай не медли. Дай команду этому пидору начинать, – Мартынов кивнул на Томсона. – У него, наверное, дерьмо в душе кипит. Пидор, он и есть пидор. «Петух» – по-нашему, по-тюремному. Знаешь, что такое «петух», Вайс? Это человек, которого трахнули на зоне или в СИЗО сокамерники за несовместимые с блатным миром поступки. Например…

– Заткнись, сука! – взревел, вскакивая и выдергивая из-за пояса пистолет, Томилин.

– Сидеть, – осадил его жестом Вайс, который по-новому начал понимать значение английского coock.

– Например, – невозмутимо продолжал Мартынов, – за связь с администрацией, с копами то есть. Это чмо передавало информацию обо всех событиях, происходящих в бараке. Или же заехал на зону с проклятой статьей – мать убил или ребенка изнасиловал. Попроси его снять штаны и пройтись по номеру. Мы попросим женщину

отвернуться, а сами полюбуемся. Я тебе голову на отсечение даю, что у него на заднице татуировка в виде двух чертей с лопатами. Когда он ходит, черти ему лопатами в задницу уголь забрасывают. Давай, Вайс, приколись…

Шагнув к Мартынову, Томилин изо всех сил ударил его рукой по лицу. Опытный боец Мартенсон, чуть качнувшись назад, принял удар, но это был уже не удар, а шлепок. Но для рассечения брови этого оказалось вполне достаточно.

Рассмеявшись, Мартынов крутнул головой, и по комнате веером разлетелся алый бисер.

– У тебя чудная компания, Вайс. Педераст и молчун, в глазах которого светится образование в три класса и даунизм. И этой дружине Малькольм поручил дело ценою в десять миллионов?

Убрав наконец взгляд с Томилина, Вайс зашел за спину женщине и положил ей руки на плечи. От этого прикосновения она обмерла, и Мартынов увидел, как расширились ее зрачки.

– Мартенсон, Мартенсон… Ты всегда был невысокого обо мне мнения. Зачем мне портить твой внешний вид? У нас для этого есть девушка. Милее ее я, кстати, не встретил ни одной за все время пребывания в этой стране.

«Милее ее я не встречал в жизни, – подумал Андрей, уставясь в лицо напротив. – А я в этой стране сорок два года».

– Что ты задумал?

Вместо ответа Вайс повернулся к Уилки и бросил:

– Скоро?

Тот поднял со стола трубку и набрал номер. Перебросившись с кем-то парой фраз, он отключил связь и посмотрел на Вайса:

– Пять минут.

– Вот и хорошо, – согласился Вайс. – А пока расслабимся за разговором. Значит, у Томсона черти… Сидеть! – повторил он приказ гораздо резче, чем в первый раз. – У вас, Мартенсон, купола и храмы… А что значит кот в цилиндре на плече у Уилки?

Мартынов расхохотался.

Раздался стук в дверь, невозмутимый Уилки ушел встречать гостей, но вернулся с подносом, заставленным банками с колой и бутербродами, – заказ был сделан, видимо, тогда, когда Андрей был без сознания.

– Вор вокзальный ваш Уилки, – сказал Мартынов и снова рассмеялся. – Господи, боже правый! Америка – огромный пылесос, всасывающий выблядков, неудачников, проституток и педерастов всего мира! Эти уроды вскоре забывают, откуда родом, покупают домишки в Джерси и Солт-Лейк-Сити и начинают каждое утро поднимать во дворе звездно-полосатый флаг! Что может быть хуже нации, принимающей эту мразь со всей планеты, Вайс?

– Вы, кажется, забываете, Мартенсон, что входите в число этих, как вы их назвали, подонков, – деликатно заметил Вайс. – Что же вы приехали в Штаты?

– А потому, что такой мрази, как я, больше некуда ехать. Самые тупые полицейские и граждане, которых они охраняют, находятся именно в Штатах. Что же касается меня, Вайс, то мне не суждено занять хоть какое-то место в рейтинге добрых людей. Двенадцать лет из сорока с небольшим своей жизни я провел в самых жестоких лагерях своей страны. Еще восемь раз задерживался и общей сложностью провел еще около трех лет в следственных изоляторах без отбывания срока в зонах. Итого – пятнадцать! – просипел Мартынов, спокойно глядя на Вайса. – Но я никогда – запомни – никогда! – не бил женщин, не стрелял во власть, не пытал и не мочился в штаны при виде двоих сявок и одного зажравшегося американца. На вашем фоне порядочности мне это, конечно, не добавляет, но сам факт того, что я не нравлюсь тупице, педерасту и чванливому ублюдку, меня вдохновляет и заводит. И если ты думаешь, что сможешь выдавить из меня хоть слово, даже при том условии, что я обрету память, то очень заблуждаешься.