Наследство хуже пули
Шрифт:
– В очередь встаньте, совесть иметь нужно, я здесь с утра стою, – раздались в унисон несколько голосов.
И под взоры изумленных посетителей, ожидающих своей очереди за свежими документами, пятидесятилетний следователь отошел к стене и ринулся на обитую дерматином дверь.
– И правильно! – поддержал его, вваливающегося вовнутрь, хор мужиков за спиной.
У окна стояла симпатичная молодая девушка с криминальным взглядом и что-то старательно переворачивала на весу рукой, держа это что-то над хрустальной пепельницей. При появлении седого мужчины она вздрогнула, и из руки ее вывалился уголок российского паспорта. Та часть
– Дай-ка мне подержать, крошка, – попросил Бабушкин, берясь одной рукой за шею красотки, второй – за кусок того, что еще недавно именовалось паспортом. – И теперь – за мной…
Из кабинета под оглушающую тишину коридора вышли двое – мужчина и девушка. Со стороны казалось, что папа поймал нашкодившую дочь за курением и теперь ведет к маме разбираться.
– Правильно, – подтвердил первоначальную оценку происходящего один из посетителей. – С ними так и надо.
Увидев раскрасневшегося начальника, девушка заплакала. За ней захлопнулась дверь, и она села на стул. Страдания ее были столь велики, словно она не распоряжение выполняла, а действовала по собственной инициативе. Ей – что? – ей говорят – жги и затирай следы, она жжет и затирает. Но вот ведь как все плохо обернулось… А он обещал квартиру и жить вместе. Вот только с женой разведется.
Метлицкий принял в руки кусок недогоревшего картона и осмотрел его со всех сторон. Все, что можно было прочесть на бывшем паспорте, было: «… ОРТ». Подняв на майора тяжелый взгляд, он коротко бросил:
– Его новая фамилия? Биографические данные? Место регистрации?
Если бы майор сказал, что паспорт выправлялся не ему, а ей, не случилось бы ничего из того, что случилось после. Но майор не сказал.
– Деснин… Деснин Максим Юльевич.
Глава 30
Маша видела его, идущего через дорогу, и пыталась понять по его глазам, оправдан ли был такой риск. Явиться в учреждение правоохранительных органов, находясь в розыске, и начать качать права был способен только Мартынов. Она восхищалась им, боялась за него до боли в сердце, и вот сейчас, когда он с рассеянным взглядом и влажным лицом зашел в кафе и подошел к столику, она вынуждена была признать, что не поняла ничего. С таким выражением, что присутствовало на лице Мартынова, с равной вероятностью можно следовать и на трон, и на плаху.
– Маша, мой телефон у тебя?
Если это было главной проблемой сейчас, то она готова была расплакаться от счастья.
– Ты мне его не давал.
В глазах его неожиданно сверкнул страх. Это было что-то новое. Наклонившись над столиком, девушка вопросительно изогнула брови – ее в большей степени волновал разговор с работниками паспортного стола.
– Я потерял телефон, – и только сейчас, когда появилась возможность обыскать себя, не вызывая удивления посторонних – в кафе можно выворачивать карманы, в паспортном столе это выглядело бы странно, он стянул куртку и стал жать ее в руках, словно хотел выдавить из нее всю воду, если таковая в ней присутствовала. – Где я потерял телефон? Когда я в последний раз звонил? Ах да, мы сверяли номера… Значит, он остался в какой-то из машин – чего очень мне хотелось бы в такой ситуации, либо… Либо я обронил его в доме Холода, Маша. И это…
Она впервые видела его растерянным до такой степени. Он выглядел так, будто у него вынули на рынке кошелек с зарплатой.
– Послушай,
– Иногда женщине просто нужно дать выговориться до конца, – мимоходом заметил Мартынов, бросая на тарелку рядом с не допитым Машей чаем купюру. – Сколько у них времени, чтобы понять, что Деснин – это я? В худшем для нас случае – полчаса, в лучшем – они не поймут вовсе. За все время нахождения в России после пятилетнего отсутствия я узнал только одного сыскаря, способного потрепать мне нервы. Если по следу моему идет он, то нам нужно убираться отсюда как можно скорее.
– Ты говоришь о Метлицком?
– Я думаю, что после теплохода и домика старика в Ордынске без его конторы тут не обойдется. Но второй раз он не будет ко мне столь благосклонен, – и он встал, натягивая куртку. – Маша, я хотел поговорить…
– Я еду с тобой, – поняв, о чем, отрезала она. – Куда бы ты ни ехал. Но если ты прямо сейчас скажешь мне, что ты сожалеешь о знакомстве со мной, тогда, конечно, ты можешь поговорить со мной и попытаться убедить в том, что мне нужно пойти к Метлицкому и все рассказать. Ты ведь об этом хотел со мной поговорить? Как же тогда быть вместе в беде и радости? Ты не думал об этом, когда заводил в ЗАГС, верно? А следовало бы.
Мартынов рассмеялся. Об этом он действительно не задумывался.
– У нас сорок минут, чтобы добраться до аэропорта, – сказал он, взяв Машу за руку и посмотрев на ее часы. – И будем молить бога, чтобы регистрация рейса до Ганновера уже шла. С билетами проблем не будет, я уверен.
– Ганновер?
– Из Новосибирска в Нью-Йорк самолеты не летают. И потом, я не смогу сейчас воспользоваться счетами. Половину моих средств Холод перевел в Россию, половина по-прежнему в банках на Каймановых островах. И здесь и там я могу воспользоваться известным тебе приемом с дактокартой, но согласись, что лучше уж с отпечатками Мартынова появиться в Ганновере, чем в Новосибирском филиале Внешторгбанка.
Всю дорогу Мартынов бормотал, и Маша замечала в нем новые черты, которые не были знакомы ей ранее. В их первую встречу перед ней возник неразговорчивый мужчина с железной хваткой и взглядом хищника. Конечно, не это увлекло ее в отношения с ним и не хищнические повадки Мартынова притягивали. В нем кипела жизнь, понять которую захотела бы, наверное, любая. Оказывается, в этом мужчине, повадками напоминающем киборга, дурные привычки, и любовь, и страсть как-то уживаются… Но сейчас, видимо по той причине, что марш сквозь строй он совершал уже не в одиночку, старая оболочка стала местами рваться, обнажая Мартынова нового, Мартынова настоящего.
Во взгляде его стал присутствовать страх, не животный, уродующий мужчин, а человеческий, раскрывающий всю глубину души человека, опасности не страшащегося, но постоянно о ней думающего, человека любящего, заботливого. Маша была уверена в том, что имей Мартынов возможность действовать в одиночку, этот страх обязательно пропал бы, уступая место рефлексам, нажитым в неволе и воспитанным в непроходящем желании жить. Но чего стоят рассуждения об Андрее как о бывшем заключенном, как о негодяе, по общепринятым меркам, чего стоят слова о том, что он – хищник и стервятник, когда в глазах его сейчас царит страх за нее, женщину?