Наследство Камола Эската
Шрифт:
— Если сказать: "Мне кажется, что вам сегодня лучше. Цвет лица у вас чудесный", — то это приободрит больного, и он будет думать, что ему, и правда, лучше.
Пат кивнул.
— Возможно. Даже вполне вероятно. Но не Камолу. Если ты ему скажешь такие замечательные слова, он обидится и начнёт перечислять все свои болезни, думая, что ты не веришь, как ему плохо. Ты меня поняла?
— Не очень, — упрямо призналась я. — Но если вы не хотите, я не буду говорить "намного".
— Ты.
— Если ты не хочешь, я не буду этого говорить.
— Тогда
— Здр…
— Стоп! Сначала ты должна войти. Марш из комнаты!
Я вышла и закрыла за собой дверь, потом распахнула её и начала снова:
— Здравствуйте…
— Стучать надо, когда входишь. И не кричи так, я болен. Подойдёшь ко мне и тихо скажешь, что тебе надо.
Я не поняла, очередная ли это поправка Пата или слова, которые должен был произнести Камол, но без возражений и вопросов опять закрыла дверь, подождала немного и тихо постучала.
— Войдите, — позвал Пат нежным голосом.
Я в недоумении открыла дверь, медленно подошла к дивану и так удивилась совершенно больному виду Пата, что тихо и мягко сказала:
— Дядя, здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?
Умирающий окинул меня тусклым взглядом.
— Тебе башмаки не жмут? — спросил он.
— Нет, дядя, — удивлённо ответила я.
— Не "нет, дядя", а "нет, Пат", — поправил он меня. — Сейчас я говорю за себя. Марк их раздобыл для тебя вчера вечером, но я считал, что они будут тебе малы.
— Нет, почти в самый раз, даже немного велики.
— Это хорошо. А теперь начинай с самого начала.
Я вышла, постучала, услышала разрешение войти, вошла и произнесла свою фразу:
— Дядя, здравствуйте. Как вы себя чувствуете? Хоть немного лучше?
— Яго, дорогой, ты приехал, — просипел Пат и вдруг противно завизжал. — Сиделка, оставьте нас! Что вы стоите? Не видите, что ко мне приехал племянник?!
Я даже вздрогнула от испуга. Лицо Пата, прежде выражавшее лишь утомление, вдруг стало капризным и раздражённым. Я подумала, что Пат очень не любит Камола, может, из-за того, что тот не оставляет ему наследства, а может, по другим причинам. Я давно заметила, что когда люди передают свой разговор с кем-то, им очень неприятным, то свои слова они произносят подчёркнуто спокойным и рассудительным голосом, а слова собеседника — на редкость противным.
Пат свирепо посмотрел на меня.
— Как вы себя чувствуете, дядя? — ещё раз спросила я.
— Ах, дорогой, конечно, плохо. У меня…
И тут Пат привёл целый ряд подробностей, от которых я покраснела.
Пат взглянул на меня и фыркнул. Вновь приняв расслабленный вид, он спросил:
— Как ты учишься?
Господин Рамон уже сказал мне, как отвечать на этот вопрос, поэтому я бойко начала:
— Хорошо, дядя, особенно по математике. А вот рисование…
— Ты слишком много говоришь! — прохрипел Пат с раздражением. — Ты, верно, забываешь, что я очень болен. Я болен! Мне нужен покой, а ты кричишь! Ты меня утомил! Позови сиделку и иди к себе!
— Дядя, а может, лучше мне побыть с вами? — спросила
— Я же сказал: "Позови сиделку!" Ты ничего не знаешь! Ты не умеешь! Из-за тебя у меня болит голова! Иди к себе!
— Хорошо, дядя.
Я сделал несколько шагов к двери, потом вернулась и спросила:
— Ну, как?
— Восхитительно! По-моему, ты не допустила ошибок. И говорила ты с выражением. Великолепно! А как играл я?
— По-моему… ничего.
Пат сел и стал серьёзным.
— Ничего? И только-то? Что именно тебе не понравилось?
— Дядя не может так разговаривать с любимым племянником.
— Может. Ещё как может.
— А почему он так сипит?
— У него такой голос.
— Почему он разозлился?
— Он всегда злится.
— Господин Рамон говорил о нём не так.
Я знала, что Камол очень болен, а потому раздражителен, но не представляла его таким, каким его сыграл Пат. Правда, я допускала, что он может быть немного вспыльчивым, но всё-таки в моём воображении царил образ благородного старца, а не злобного старика с сиплым голосом.
— Уж господин Рамон тебе расскажет! — вздохнул Пат. — Но он рассказывает о Камоле вообще, а мне приходится знакомить тебя с Камолом теперешним, с тем самым, с которым тебе придётся встретиться, поэтому ты слушай меня, а не его. Ну, разве только из вежливости.
Он подумал и заговорил совсем другим тоном.
— Марк не стал пугать тебя рассказом о последних выходках Камола, а то, что тебе о нём говорил, было правдой когда-то. Камол, действительно, был человеком очень неплохим, со строгими правилами. Он был вспыльчив, рассердить его труда не составляло, но и ладить с ним было можно. Марк до сих пор поддерживает с ним отношения, а я рассорился с ним очень давно и, может быть, по своей вине, но сейчас говорить об этом поздно и бесполезно. Я встречался с ним крайне редко и каждый раз удивлялся перемене в нём. Передо мной представал совсем другой человек. Он стал желчным, раздражительным, капризным, нашёл у себя множество болезней и всем о них подробно рассказывал, требуя к себе жалости. Ездить к племяннику он перестал, но постоянно о нём говорил и считал, что его никто не понимает и лишь Яго бы его утешил. Вот к этому-то милому человеку ты и поедешь.
— Но если он так любит племянника, почему же он на него разозлился?
— Потому что такого брюзгу, как он, никто не утешит. К тому же ему нравится сознавать себя больным. Впрочем, на этот раз он заболел по-настоящему, серьёзно обеспокоен и, кажется, действительно умирает. Бывает, что перед лицом смерти люди меняются к лучшему, поэтому мы с тобой проработаем несколько вариантов встречи дяди с племянником.
И мы проработали. Мы работали так, что я почти падала от усталости, а Пат совсем охрип. Не знаю, что чувствовал Пат и отвлекался ли он от мысли, что я проигрываю роль умершего мальчика, которого он любил, а для меня это была лишь игра, с которой я не связывала ни реального Яго, ни действительные страдания господина Камола Эската.