Шрифт:
Превосходство невозмутимости
1
Из книги «Луна напротив»; перевод Б. Дубина. — Примеч. ред.
Глава первая
С самого утра день подобен вечеру; туман колышется меж гор, как большая рыба меж берегами водоема, не обращая внимания на тени и глубины. Выныривает и исчезает в дымке вершина Канченджанги, как будто выструганная изо льда, впитывает свет и всасывает подгоняемые ветром снега.
Саи читает на веранде старый выпуск «Нэшнл джиографик», статью о гигантском кальмаре. Время от времени Саи вскидывает взгляд на Канченджангу и зябко поводит плечами. В дальнем углу пристроился судья. Перед ним шахматная доска. Судья сражается за двоих, играя сам с собой. Под его стулом свернулась калачиком сучка Шамка, сопит во сне, ничего не опасаясь. С потолка свисает лампочка без абажура. Холодно на веранде, но в доме, за толстыми каменными стенами, еще прохладней.
В похожей на пещеру кухне повар возится с растопкой печи. Осторожно подсовывает веточки, опасается скорпионов, живущих и плодящихся в хворосте. Однажды чуть не схватился за накачанную ядом заботливую мать семейства с дюжиной детенышей на спине.
Наконец-то разгорелось! Повар сует в огонь побитый котелок, как будто выкопанный археологами из древнего культурного слоя, и терпеливо ждет, когда забулькает. Стены прокопченные, в испарине. К балкам подвешены связки чеснока. Наслоения сажи свисают с потолка, как летучие мыши или гроздья винограда. Пламя освещает лицо повара, греет голову и верхнюю часть тела, но колени по-прежнему ноют. Подагра!
Дым очага, вытянутый дымоходом и выброшенный наружу, смешивается с дымкой тумана. Туман сгущается, глотает окрестности по частям: сначала полхолма, чуть погодя еще полхолма. Вот из тумана вынырнуло полдерева — размытый силуэт — и снова тьма. Испарения вытеснили собою все остальное, отдельные предметы превратились в единую сплошную тень. Облачком повисло в воздухе дыхание Саи, как будто затуманился и рисунок подводного монстра, скомпонованный на основе обрывков полученной учеными информации.
Она закрыла журнал и вышла в сад. На лужайку напирает лес: заросли бамбука, толстые уродливые
Полпятого. Саи оправдывает его отсутствие туманом.
Саи обернулась — дома не видно. Вернулась, поднялась по ступенькам на веранду — сад исчез. Судья заснул. Сила тяжести давит на его обмякшие мышцы… линию рта, обрюзгшие щеки… так он будет выглядеть, когда умрет, подумалось Саи.
— Где чай? — вскинулся проснувшийся судья. — Что-то он припозднился.
Судья имеет в виду повара, а не Джиана.
— Сейчас устрою, — вызвалась Саи.
Сумеречная серость проникла внутрь, осела на серебре, скопилась в углах, облаком окружила зеркало, в котором Саи уловила свое размытое отражение. Не останавливаясь, она сложила губы в поцелуй кинозвезды.
— Привет! — бросила она своему отражению — и кому-то еще.
Никому из людей не довелось еще увидеть живого гигантского кальмара. Его большие, как яблоки, глаза собирают тьму океана, но вряд ли их обладатель найдет на такой глубже, в кромешной тьме, своего собрата. Полное одиночество, с грустью подумала Саи.
Может ли ощущение свершения сравниться с ощущением потери? С замиранием сердца она пришла к выводу, что любовь гнездится в зиянии между желанием и свершением, любовь — плод неудовлетворенности, а не довольства. Любовь есть боль, ожидание, сдача позиций, все что угодно, но не само чувство.
Повар снял с огня котелок с кипящей водой и наполнил чайник.
— Ужасно, — причитает он. — Кости болят, суставы ломит. Хоть помирай. Если бы не Бижу…
Сын повара, Бижу, кочует из «Дон Полло» в «Хот томато», оттуда к «Жареным цыплятам Али-Бабы»… или еще куда? Сын повара — в далекой Америке. Отец не успевает запоминать названия. Бижу мечется от заведения к заведению, как беглец. Нелегальность!
— Да, туман, — кивает Саи. — И учитель, наверное, не придет.
Она громоздит на поднос чашки, блюдца, чайник, молоко, сахар, ситечко, печенье «Мария» и «Наслаждение».
— Я сама.
— Осторожно, осторожно, — ворчит повар, шаркая позади с чашкой молока для Шамки. Разбуженная позвякиванием ложечек, собака поднимает голову.
«Чай, чай!» — ликует ее хвост.
Судья отрывает нос от скопления пешек в центре доски.
— А где еда?
Он скосил взгляд к подносу. Слюдяной блеск сахара, картонное печенье, отпечатки грязных пальцев на блюдцах… Мало того что сервировка никуда не годится, так еще и есть нечего. Ни пирожков, ни лепешек, ни макарон с сыром. Чего-нибудь сладенького и чего-нибудь солененького бы вместо этих пустяков.
— Только печенье, — вздохнула Саи. — Пекарь дочку замуж выдает.
— Не хочу печенья.
Саи снова вздохнула.
— Как он смеет по свадьбам разгуливать? Дурак! Разве так ведут дело? А повар почему ничего не испек?
— Топлива нет. Керосин кончился.
— Дров что, тоже нет? Лентяй! В старину без газа обходились и без керосина. На углях пекли.
Тут повар вернулся с разогретым на сковородке вчерашним шоколадным пудингом. Морщины на лбу судьи исчезли, лицо его разгладилось и приобрело некоторое сходство с ровной поверхностью пудинга.
Мирная трапеза, еда и питье. Существование, подернутое небытием, ворота в никуда, струйки пара вздымаются из чайных чашек и смешиваются с туманом, проникшим снаружи, пришедшим из леса, кружатся, кружатся, кружатся…
Никто не заметил, как из тумана появились фигуры этих парней, даже собака. Впрочем, невелика разница. Двери без замков, ни до кого не докричишься. Один дядюшка Потти на другой сторону ущелья джхора,как всегда в этот час, валяется пьяный, бездвижный и воображает себя сильным и активным.