Наследство убитого мужа

Казанцев Кирилл

– Эльвира, это же насильственное удержание человека… – бормотала я, цепляясь за последнюю надежду. – Это похищение… Эльвира, зачем вы это делаете, что происходит?

Внятных и доходчивых ответов, разумеется, не было. Только Калинин, отчаявшийся что-то выловить во взбудораженной взрывом реке, предложил с сарказмом:

– А давайте горюшко на нее возбудим? Чтобы не думала, что зря страдает. Присобачим ей преступное деяние, потрясающее воображение…

Я плохо понимала, о чем они говорят. Борцы с преступностью изъяснялись языком этой самой преступности, и им это нравилось. Мужики перебирались к костру, над которым пыхтела кастрюля, гремели миски, ложки. Видимо, в мое отсутствие Калинину удалось что-то выловить, а Шалашевич успел сварить. Или с собственной рыбой явились на рыбалку. Я сделала попытку привстать, замаячила мысль о новом побеге (слабенькая такая мыслишка), но ко мне уже подбирались плотоядно лыбящиеся

Джулай и Вайман – видно, чувство голода не могло перевесить вспыхнувшую «страсть».

– А смотри, майор, ничего, хорошенькая… – урчал Вайман. Выпуклые глаза вываливались из орбит. Трясущаяся лапа ощупывала грудь. Я извивалась, но вторая рука держала крепко.

– А ну, по старшинству, товарищ старший лейтенант, куда вы поперед батьки?.. – бормотал Джулай, отдирая от меня постороннюю клешню и заменяя собственной.

Я застыла, не в состоянии сопротивляться. Кожа от страха теряла чувствительность, конечности перестали слушаться.

– Эй, народ, не увлекайтесь, – проворчала из-за кадра Эльвира. – Попугали – и хорош.

– Смотри-ка, майор, она замерзла, – хихикнул Вайман и потряс меня: – Ай, крошка, ты еще с нами?

– Девушка Мороз, – гоготнул Джулай, с сожалением убирая от меня руку. – Ладно, пусть полежит, а мы пока подкрепимся. Не уходи никуда, милая, хорошо? – потрепал он меня за щеку. – А потом мы с тобой поиграем.

– Во что играть будете? – деловито осведомилась Галина, подплывая к берегу, – В «десять голодных ртов»? В «санитарку и семь гномов»?

– А на видео можно снять? – поинтересовалась вынырнувшая вслед за ней Инна.

О чем они говорили? Я от ужаса теряла все связующие нити. Сознание проваливалось, трещала голова. Люди у костра стучали ложками, оживленно переговаривались. Я еще улавливала обрывки фраз, и стала вкрадываться мысль, что я в этой компании – не самый главный герой. Отчасти это подтвердил телефонный звонок – у Эльвиры сработал сотовый. Она выбралась из кучки сослуживцев, приложила трубку к уху, послушала, а потом объявила торжественным голосом:

– Везут. Скоро будут. Давайте, мужики, живее стучите ложками. Эй, девчата, выбирайтесь из воды, одевайтесь.

В толпе загудели: «клево», «оттопыримся».

– А девчонки будут? – поинтересовался Плющихин.

– А это кто? – загоготал, тыча в меня пальцем, Вайман.

– А это – прерогатива Эльвиры Алексеевны, – напомнил Плющихин. – Ну ее на фиг, она же лопнет от страха. А мы народ порядочный, семейный… Ты бы еще про Галку с Инной вспомнил, дурында. Тоже девчата хоть куда, – постучал он кулаком по голове Ваймана.

– Но-но, – погрозила пальчиком брюнетка. – Ты, Плющ, говори, да не заговаривайся.

– Будут вам девчонки, – проворчала Эльвира. – Часа через четыре подвезут. Если хорошо себя вести будете.

– Вот это другое дело, – заулыбался Плющихин. – Эх, оттянемся сегодня, друзья мои…

Мужики одобрительно загудели. Качество ухи нареканий не вызывало – как и качество водки, по стопке которой каждый проглотил перед «делом». Полицейские облачались в штормовки, натягивали бутсы. Вытаскивали ружья из чехлов – большинство из них были духовыми или травматическими. На пару мгновений в руке Эльвиры возник компактный черный пистолет – она извлекла обойму, передернула затвор и посмотрела в ствол. Я плохо разбиралась в оружии, но возникло странное чувство, что этот пистолет – боевой. Зачем ей в заповеднике боевой пистолет? На кого моя соседка собралась охотиться? Но мысли уже не клеились. Я беспомощно приподнялась – и уперлась носом в стоптанные бутсы.

– А с этой что делать, Эльвира Алексеевна? Привяжем куда-нибудь?

– С собой возьмем, – сказала Эльвира, – Пусть полюбуется, может, сговорчивее будет. Демидыч, Лелик, отвечаете за эту красотку. И смотрите, чтобы она опять на волю не выскочила.

Как я мечтала об этой воле! Вся гора неразрешимых проблем, еще вчера давившая к земле, сегодня казалась ничтожной, чепуховой. Недаром все познается в сравнении.

Мне придали вертикаль, не утруждаясь галантным обхождением, поволокли по дорожке за компанией. Мечта о воле вылилась в еще одну безуспешную попытку что-то изменить. Я вырвалась, оттолкнула типа с мясистым носом и припустила куда-то вбок саженными прыжками! Толпа взревела. Кто-то кричал: «Эй ты, сука!», кто-то – «Давай, крошка, поднажми!» Я пропрыгала несколько метров и с ужасом осознала, что бегу к реке. Плевать, я бы плюхнулась в воду, и будь что будет. Но споткнулась о вросший в землю огрызок и повалилась ничком, едва не разбив себе скулу. За мной спустились сразу двое и посоветовали больше так не делать. Один пошутил про телепатию: способность чувствовать оплеуху на расстоянии. Второй засомневался – телепатия, конечно, здорово, но эта «прыгающая стрекоза» начинает утомлять. Не успела я почувствовать под ногами твердую землю, как голову

сотрясла затрещина, после которой все стало фиолетово (и в буквальном смысле тоже). Меня волокли через туман, голова не варила. Мы двигались, похоже, на юг, по течению реки, названия которой я не знала. Петлявшая тропа уводила от берега, потом опять выбегала к бурным водам, затем снова терялась в лесу. Река отступила метров на сто, гудела в каменистом русле под высокими обрывами. С двух сторон неприступными утесами высились скалы – бурые, ступенчатые, с вкраплениями пород и минералов. Была площадка, по которой завывал прохладный ветер, доходчиво намекающий, что рассчитывать на жаркое лето пока не стоит. На нее выходила грунтовая дорога. На участке приютилась приземистая ветхая избушка, крытый навес, под которым возвышалась поленница с дровами. Тут же имелся длинный стол с лавками (еще одно местечко для застолий на лоне природы), полуразобранная русская печь. Один из конвоиров побежал к своим сообщникам, другой – сравнительно молодой сухощавый субъект – оттащил меня в сторону и усадил на землю, вывернув руку. Начиналась дичь, поначалу принятая за галлюцинацию. Дюжина мужиков и три женщины брели к дороге, волоча на себе не самое страшное из существующих в мире вооружений. Загудел мотор, из-за скалы вывернула грузовая будка со стальным коробчатым кузовом. Регистрационный знак был выкрашен в синий цвет, означающий принадлежность транспортного средства Министерству внутренних дел. В верхней части кузова имелось зарешеченное оконце. «Машина следственного изолятора», – почему-то подумалось мне. Происходило что-то невразумительное. Из толпы какой-то остряк проорал о необходимости дополнительных следственных действий, и все мужики захохотали. «Пора работать, господа, а мы еще не обедали!» – добавил остряк, вызвав новую порцию веселья. Из кузова вываливались арестанты – мужчины в штатской, но какой-то затрапезной одежде, многие с синяками, с багровыми лицами. Двое в форме (видимо, прибывшие на машине) хватали их за руки, сбрасывали вниз, покрикивали, чтобы не задерживались. Я плохо различала на расстоянии их лица. Половина вроде бы русские, остальные азиаты. Молодые, средних лет, двое или трое пожилые – все мужчины. Кто-то кашлял, кто-то прихрамывал. Их грубо хватали, швыряли в кучу. Возмущенно гомонил рослый чубатый узбек в рваной ветровке – и догомонился до того, что получил в ухо и замолчал. Люди затравленно озирались. Они не понимали, что происходит, почему их всех собрали и привезли сюда. Орали конвоиры, участники «пикника» воинственно потрясали ружьями. Сообразив, чего от них хотят, арестанты – а их было человек двенадцать – потащились к центру площадки.

Подвыпившему Вайману вновь хотелось отличиться. Он захохотал сатанинским смехом и что-то швырнул в сторону. Рванула граната – метрах в пятидесяти от людей. Полетели комья глины, обрывки травы. Хлопок был не очень оглушительный, но впечатления наделал. Арестанты завопили, стали валиться друг на друга. Один подпрыгнул, пустился наутек. Прогремел выстрел (самый настоящий), беглец споткнулся и рухнул в траву, закрыв голову руками. Эльвира прорычала: «На место!» – и бедняга поднялся, засеменил обратно, сгибаясь в три погибели.

– Вайман, отставить гранаты, достал уже! – возмущенно гаркнул майор Калинин. – Хоть кол на голове теши!

– Да, мой фюрер! – манерно щелкнул каблуками молодой отморозок.

– Встать! – кричали менты, потрясая ружьями. – Живо встали, уроды, так вас растак!

– Что вы хотите, сволочи? – орали из кучки арестантов. – Чего бодягу разводите? Везите обратно в камеры!

– Судить вас будем! – хохотал Плющихин. – К смертной казни всех! Условно!

Я не верила своим глазам. Менты, конечно, разные бывают, но чтобы настолько уверовать в свою вседозволенность… Они выстраивали заключенных в две шеренги – пинками и зуботычинами. Один из арестантов посмел сопротивляться – перехватил и сжал руку, бьющую его по голове. Шалашевич осатанел – данная рука именно ему и принадлежала. Он ударил второй рукой, а когда арестант попятился, получив плюху в живот, ударил снизу в челюсть обоими кулаками. Бедолага согнулся пополам, закашлялся, небритое лицо исказилось, и он рухнул в строй, где его поддержали.

Две кучки людей стояли напротив друг друга. Арестанты недоверчиво таращились на ментов, а те разглядывали их оценивающе, вдумчиво, как будто собирались купить. Заголосил какой-то низенький таджик, делая вид, что не понимает по-русски. Он бурно жестикулировал, извергал потоки непонятных слов, яростная мимика искажала морщинистое лицо. Шалашевич ударил по нему прикладом.

– Что ты мямлишь, мил-человек, чурка ты недобитая? – Брезгливо посмотрел, как таджик свалился на колени и лицо его окрасилось кровью, затем глянул на своих подельников и пожал плечами: – Никогда, мужики, не понимал людей, говорящих по-таджикски. – Неожиданно сместившись в сторону, махнул рукой и выкрикнул: – Огонь, братва!