Настанет день
Шрифт:
— Рад познакомиться, Франклин. С Рождеством. — Лютер взял стакан и глотнул.
Обед был знатный, чего уж там. Исайя накануне вечером вернулся из Вашингтона и обещал не говорить о политике до самого десерта, так что они просто ели, и пили, и журили детей, если те начинали слишком уж шуметь, и разговор перескакивал с последних кинокартин на всякие популярные книги и песни, на слухи о том, что скоро радио начнут продавать в магазинах и по нему — только представьте! — можно будет слушать новости, голоса, спектакли, песни со всего мира. Лютер не мог себе представить, как это пьесу можно играть через ящик, но Исайя сказал, что это
67
«Сопвич-кэмел» — британский одноместный истребитель времен Первой мировой войны. Впервые поднялся в воздух в декабре 1916 года.
— Это хорошо, мистер Жидро? — спросил Франклин Грауз.
Исайя покачал головой:
— Зависит от того, как это использует человек.
— Белый человек или черный? — уточнил Лютер.
Все так и закатились.
Чем ему было лучше, чем уютнее, тем сильней он чувствовал грусть. Это могла быть — должна была быть — его жизнь с Лайлой, и сидеть бы ему за столом не гостем, а главой большого семейства. Он заметил, что миссис Жидро ему улыбается, и он ответил ей улыбкой; она подмигнула, и он снова увидел ее душу — во всей ее нежности и доброте, и душа эта, казалось, так и лучится голубым светом.
Под конец вечера большинство гостей разошлись, а Исайя с Иветтой стали пить бренди с четой Партанов, потому как дружили с ними еще с тех времен, когда мистер Жидро учился в Морхаус-колледже , [68] а Иветта — в баптистской школе Атланты.
Лютер извинился и поднялся с бокалом бренди на крышу, вышел на «вдовью дорожку». Снегопад уже прекратился, но снег успел толстым слоем засыпать все окрестные кровли. От бухты доносились гудки; огни города желтой полоской тянулись вдоль горизонта. Он закрыл глаза, впитывая запах ночи, и снега, и холода, и дыма, и сажи, и кирпичной пыли. Казалось, он втягивает в себя небо, лежащее над самым краем земли. Он зажмурился и постарался изгнать из себя смерть Джесси и боль в груди, имевшую одно имя: Лайла. Хотя бы на одну минуту вытеснить их этим воздухом, который чуть не до разрыва заполнил его легкие, его тело, его мозг.
68
Морхаус-колледж — частное мужское учебное заведение в Атланте для чернокожих.
Но все тщетно. Джесси ворвался в сознание Лютера со словами: «Вот потеха, а?» — и тут же его голова раскололась, и он упал на пол. И следом за Джесси из памяти выплыл Декан, который тянул к нему руки, хрипя: «Сделай как надо», а когда Лютер ткнул ему ствол под подбородок, его выпученные глаза молили: «Не убивай. Я не готов к смерти. Подожди».
Только вот Лютер не стал ждать. И теперь Декан
— Чего это ты мне не пишешь, женушка? — прошептал Лютер в беззвездное небо. — У тебя внутри мой ребенок, и я не хочу, чтоб он рос без меня. Не хочу, чтоб он знал, каково это. Нет-нет, девочка, — шептал он, — есть только ты. Только ты.
Он взял бокал с кирпичного выступа и сделал глоток, который обжег ему горло, согрел грудь, расширил ему зрачки.
— Лайла, — прошептал он и глотнул еще.
— Лайла. — Он сказал это желтой дольке луны, черному небу, запаху ночи, крышам, заваленным снегом.
— Лайла. — Он пустил это слово по ветру, точно ему хотелось, чтобы оно долетело до Талсы.
— Лютер Лоуренс, познакомьтесь, это Элен Грейди.
Лютер пожал руку пожилой женщине. У Элен Грейди было такое же крепкое рукопожатие, как у капитана Коглина, и она была такая же подтянутая, и волосы у нее так же отливали сталью, и взгляд был такой же бесстрашный.
— Отныне она будет работать с вами, — сообщил капитан.
Лютер кивнул, заметив, что она вытерла руку о белоснежный фартук, едва окончив пожатие.
— Капитан, сэр, а где же?..
— Нора больше здесь не работает, Лютер. В этом доме о ней больше не упоминают. — Капитан опустил жесткую руку на плечо Лютеру и изогнул губы в не менее жесткой улыбке. — Вам ясно?
— Ясно, — ответил Лютер.
Лютер подкараулил Дэнни как-то вечером, когда тот возвращался к себе на квартиру. Лютер отделился от стены дома и заорал:
— Что ты, черт дери, натворил?!
Правая рука Дэнни нырнула в пальто, но тут он узнал Лютера и опустил руку.
— Без всяких «здрасте»? — спросил Дэнни. — Без всяких «с Новым годом»? Вот так, сразу?
Лютер не ответил.
— Ладно. — Дэнни пожал плечами. — Во-первых, это не самый подходящий район для цветных, ты не заметил?
— Заметил. Я тут уже битый час торчу.
— Во-вторых, — продолжал Дэнни, — ты охренел — так говорить с белым? Да еще и с копом?
Лютер сделал шаг назад:
— Права она была.
— Кто?
— Нора. Говорила, ты только прикидываешься бунтарем. А теперь указываешь мне, куда ниггеру можно ходить в этом городе, поучаешь, как мне разговаривать с вашим братом белым. Где Нора?
Дэнни развел руками:
— Откуда я знаю? Почему бы тебе не пойти к ней на обувную фабрику? Тебе же известно, где это?
— Потому что мы работаем в одни и те же часы.
Лютер надвинулся на Дэнни и заметил, что на них стали обращать внимание прохожие. Кто-нибудь вполне может двинуть его по затылку тростью или просто подстрелить, только за то, что он вот так наезжает на белого в итальянском квартале. Да и в любом квартале, чего уж там.
— С чего ты взял, что Норин уход связан со мной?
— Потому что она тебя любила, и тебе это было невмоготу.
— Лютер, отойди.
— Сам отойди.
— Лютер.
Лютер набычился.
— Я серьезно, — произнес Дэнни.
— Серьезно? Всякий, кто к ней приглядится, увидит, что на нее уже обрушилось цельное море страданий. А ты, ты… Теперь еще и ты ей добавил? Ты и вся твоя семейка?
— Моя семейка?
— Она самая.