Наставники. Коридоры власти(Романы)
Шрифт:
— Ты же сам сказал, он выпутается, ничего с ним не случится, — презрительно возразила она: в эту минуту участь Роджера нимало не трогала ее. — А ты только представь себе, что придется пережить ей, если они разойдутся. — Маргарет все сильнее горячилась. — Такой удар! Унижение! Потеря!
Я невольно подумал: Кэро была счастлива в браке и откровенно гордилась своим счастьем. Она много сделала для Роджера — быть может, слишком много? Что, если он так и не примирился ни с ее великодушием, ни с высокомерным отношением ее родных?
Да, конечно, все это верно. И все же, сказал я, как умел рассудительно,
— Уж очень у вас все просто получается, — сказала Маргарет.
— У кого это «у нас»?
— У него. И у тебя. — Глаза ее сверкнули. — Потерять его еще не самое страшное. Хотя и это достаточно скверно. Гораздо страшнее унижение.
Она продолжала:
— Ты всегда говорил, что Кэро очень мало считается с чужим мнением. Не больше, чем ее брат. Но ведь как раз люди, которые ни с кем не считаются, труднее всего переносят унижение. Оказаться в унизительном положении для них просто невыносимо.
Маргарет знает, о чем говорит, думал я. По своему характеру, по воспитанию она тоже не привыкла считаться с условностями. Она тоже жила по своим собственным правилам — пусть гораздо более утонченным, чем правила Кэро, но чувствовала себя такой же независимой. Вся ее родня, все их друзья в кругу высшей интеллигенции так же мало считались с чужим мнением, как и окружение Кэро — может быть, даже меньше. Маргарет знала, как непрочна такого рода независимость.
Она знала и нечто другое. Когда мы с ней только что поженились, на нее, случалось, находил страх — а что, если мы разойдемся? Сам я мог думать, что нашел свое счастье. Она же, зная меня, в глубине души была не столь уверена. Она понимала, что ей придется испытать, если ее опасения оправдаются, чего это ей будет стоить.
Сейчас, когда она узнала о Роджере и Кэро, давно забытые страхи с прежней силой нахлынули на нее. Внезапно я понял, почему наш спор перешел в ссору. Я перестал возражать. Перестал защищать Роджера. И, глядя ей в глаза, сказал:
— Нелегко дается гордость — а?
Для всех, кроме нас с Маргарет, это были пустые, ничего не значащие слова. Маргарет же они сказали, что я признаю свою вину, но что и она не без греха. И сразу все стало на свои места. Ссора погасла, раздражение прошло, и Маргарет улыбнулась мне через стол открытой, ясной улыбкой.
Глава двадцать вторая
«ВРАГИ НЕ ДРЕМЛЮТ»
Однажды вечером, через несколько дней после того, как Роджер открылся мне, в моем служебном кабинете появилась секретарша Гектора Роуза: мистер Роуз свидетельствует мне свое почтение и спрашивает, не буду ли я так любезен зайти к нему. Пройдя по коридору десятка полтора шагов, отделявшие его кабинет от моего, я, как всегда, выслушал горячую благодарность за свой подвиг.
— Дорогой мой Льюис, как необыкновенно мило, что вы пришли!
Он заботливо — словно это был мой первый визит к нему — усадил меня в кресло подле стола, так что я мог любоваться деревьями в солнечных бликах за окном. Потом уселся сам и из-за
— Создается правительственная комиссия, — сказал он. — Под этим названием наши хозяева со своим всегдашним беспечным отношением к значению слов подразумевают нечто совсем иное. Как бы то ни было, она создается.
Эта комиссия займется некоторыми вопросами министерства, находящегося в ведении Роджера, и в первую очередь новым законопроектом. Председателем комиссии назначен Коллингвуд, в нее входят: сам Роджер, Кейв и глава нашего министерства. Кроме того, как теперь принято, еще целый ряд лиц будет посещать заседания от случая к случаю: министры, высшие чиновники Государственного управления, ученые, что и послужило поводом для ехидного замечания Роуза.
— Во всяком случае, — продолжал он, — приглашением побывать на некоторых из этих представлений, несомненно, осчастливят и нас с вами.
Еще минуту-другую педантичный Роуз рассуждал о расплывчатом стиле работы теперешнего руководства, но я прервал его:
— Что это значит?
— Само по себе — ничего! — Роуз сразу вернулся к делу. — Во всяком случае, ничего серьезного. Судя по составу комиссии, она создана с тем, чтобы укрепить положение мистера Куэйфа. Я слышал — причем из источников, по-моему, вполне достоверных, — что господин председатель (то есть Коллингвуд) в известных пределах поддерживает Куэйфа. Так что, по всей видимости, создание комиссии означает поддержку политического курса мистера Куэйфа и его единомышленников.
Он вызывал меня на разговор, но всегдашнее рассчитанное самообладание изменило ему. Видно было, что ему не по себе. Он скрестил руки на груди. Он не шевелился, а светлые глаза так и впивались в мои.
— Я понимаю скрытый смысл вашего вопроса, — отрывисто сказал он. — Не вполне уверен, но подозреваю, что ответить следует утвердительно. — И прибавил: — Очевидно, подозрение зародилось и у вас. Может быть, я и не прав, но считаю своим долгом предупредить вас: враги не дремлют.
— Какие у вас доказательства?
— Почти никаких. Ничего существенного. — Он замялся. — Да, пожалуй, я не имею права зарождать у вас тревогу в связи с такими пустяками.
Снова в его голосе почувствовалась неловкость. Можно было подумать, что он — как это ни странно — хочет оградить меня от чего-то.
— Вы хотите сказать, что это касается лично меня?
— Я не считаю себя вправе говорить об этом. Не стану тревожить вас понапрасну.
Сдвинуть его с этой позиции оказалось невозможно. Наконец он сказал:
— Но одно я все-таки вправе сообщить вам. Мне кажется, вам следовало бы предупредить ваших друзей, что им не мешало бы поторопиться со своими решениями. Мне кажется, что с течением времени оппозиция станет действовать энергичнее. Я бы сказал, что сейчас отнюдь не время мешкать. — Неторопливо, как закуривают сигарету, Роуз понюхал хризантему. — Признаться, я очень хотел бы знать, какие прогнозы на будущее у нашего друга Осбалдистона. У него редкостный дар чуять, куда дует ветер. Дар поистине бесценный. Конечно, он наш общий друг, но справедливость требует отметить, что этот дар отнюдь не был помехой его карьере.