Настоящая фантастика – 2010
Шрифт:
Год назад он увидел, как отец сидя в кресле открывает и закрывает рот, а все лицо у него покраснело и покрылось потом. Гай подумал, что отцу жарко и он хочет пить. В холодильнике нашлась бутылка с минеральной водой. Гай достал трубочку, взял эту бутылку и пошел к отцу. Отец дышал часто-часто, будто ему не хватало воздуха, и Гай подумал, что папе плохо. Тогда он решил вызвать маму. Подошел к ней и начал ритмично стучать кулачком по ее коленке. А когда мама освободилась от осьминога, он показал на отца и сказал, что папе плохо. Мать встала, посмотрела на отца и побледнела. Она отвела Гая в его комнату и попросила не выходить, пока не позовут. Он просидел минут двадцать в полной тишине, а потом к нему зашла мама.
— Папе было плохо? — спросил он.
— Когда я его вытащила —
— И поить не надо?
— И поить, ему так лучше.
— Хорошо. Мам, это оттого, что папа много работает, с ним творится что-то плохое? Давай попросим его меньше работать.
— Послушай, сыночек. — Голос матери дрожал, и Гай понял, что ей очень трудно говорить. — Послушай. Мальчики должны учиться. Мужчины должны работать. И твой отец тоже. Плохо ему вовсе не от работы. Наоборот, если он будет работать меньше или вообще перестанет, то ему станет еще хуже, а то, что ты видел сегодня, будет повторяться снова и снова.
— Мам?
— Да.
— А к тебе можно подходить, когда ты работаешь?
— Конечно. — Мама ласково улыбнулась. — Ко мне можно, в любое время. Должен же кто-то поить меня из бутылочки, когда у меня пересыхают губы, и еще я должна знать, когда этот кто-то уходит в школу, а потом возвращается, чтобы порадовать маму хорошими оценками. — Она улыбнулась и обняла Гая, но он заметил, что мама плачет. После этого он не подходил к отцу. Не хотел, чтобы мама плакала. И еще Гай понял, что маме не нравятся вопросы про папу, и он перестал их задавать.
На стеклянной двери огромного здания, куда он зашел, красовалась табличка «Школа для детей с ограниченными умственными способностями». Гай радовался каждый раз, когда ее видел. Он очень гордился, что учится в такой особенной школе и что у него ограниченные умственные способности. Но Гай был добрым мальчиком и никогда не смеялся над теми детьми, у которых умственные способности ничем не ограничивались. Иногда, глядя на табличку, он представлял себе этих несчастных, и ему становилось жаль их до слез. Бедные, они же ничего не могут и не знают! Стоит им задуматься над какой-то темой или ситуацией, и мозг их тут же начнет разрабатывать ее до бесконечности, придумывать все возможные варианты развития, а из этих вариантов делать какие-то глубокие выводы, а из каждого вывода формулировать новые утверждения, а из тех утверждений выводить новые варианты развития… и так до бесконечности, пока кто-то не остановит, потому что, как говорил учитель философии, нет границ познания. Гай представлял себе, что произойдет с таким ребенком, если его никто не остановит. Он будет вечно познавать какое-либо явление или какую-то тему, но так никогда ее и не познает. До самой смерти этот бедолага с неограниченными умственными способностями будет брести по бесконечной дороге познания. Вот из глаз его текут слезы, из носа — сопли ручьем, но он забывает их вытирать, рубашка вылезла из брюк, развязались шнурки, вся его одежда испачкана соплями и прочей гадостью, все тело в синяках и ссадинах, но он ничего этого не видит, а только продолжает переставлять ноги. Да, тяжек путь познания! Бедняжка уже и сам не рад, что пошел этой дорогой. Ему хочется к маме, домой, хочется есть, но он все идет вперед и не может остановиться. Только время ограничит эти мучения. Обычно после таких кошмарных видений Гая передергивала судорога в плечах, и он старался поскорее задуматься о чем-нибудь другом. И еще он был страшно рад, что его умственные способности ограниченны, что рядом с ним не нужно ставить дядечку или тетечку с часами, которая бы в нужный момент говорила ему, о чем перестать думать, а о чем начать, не нужно было для этих целей надевать осьминога на голову. Его мозг сам устанавливал границы. У него особенный мозг!
Из его класса на пятом этаже была отчетливо видна черта, разрезающая город на две половины. Слева от нее находился район Серых Башен — невзрачные однородные высотки, стоящие в клетках дорог на равном расстоянии
Гай оказался единственным осьминогом в классе. Поэтому, когда остальные ученики, глядя в окна, с восхищением разглядывали Серые Башни, он с интересом смотрел на Районы. Возможно, это было еще и оттого, что он ощущал себя неполноценным осьминогом и в глубине души понимал, что скорее всего не сможет работать головой, как папа и мама, а значит, ему придется зарабатывать на жизнь физическим трудом и переехать в Районы.
Это был день физики. Но последним уроком поставили астрономию.
Учитель — седовласый мужчина с короткими усиками и вечно отсутствующим взглядом — не отличался многословием. Приветствие его ограничивалось тяжелым вздохом и протяжным, заунывным «ну, что же, давайте начнем, раз пришли, включайте машины», после чего следовал еще один тяжелый вздох.
Они включали машины — раскладные персональные экраны, прятавшиеся в парте. Учитель что-то нажимал у себя на столе, а потом весь урок смотрел в окно. Экран все делал сам: показывал картинки, объяснял темы, разбирал задачи. Скорость ученики регулировали по желанию. Кто как успевал. Текст можно было останавливать, проматывать вперед и назад. В конце каждой темы — контрольные вопросы. Ответил — и переходи к следующей. Впрочем, иногда учитель отворачивал седовласую голову от окна и смотрел на своих учеников с неподдельной жалостью. Сам он привык работать со множеством ускоренных информационных потоков, разгоняя свой мозг в осьминоге, и простые экраны казались ему анахронизмом пещерных веков. Один час в осьминоге заменял ему тысячу часов обычного экранного времени. Иногда он представлял себя на месте своих учеников, и тогда на весь класс раздавался очередной вздох, после которого учитель опять смотрел в окно отсутствующим взглядом.
Но в этот день обычный график урока был смят в самом начале, когда после привычного «ну, что же, давайте начнем, раз пришли, включайте машины» выяснилось, что машины не очень-то хотят включаться. В конце концов после непонятных проблесков экраны засветились ровным белым цветом и замерли в автономном режиме информационного ожидания. Они выглядели бестолково и растерянно. Но еще более бестолково и растерянно выглядел учитель. С его экраном тоже творилось неладное, и понимание происходящего приходило медленно.
— Не работает, — сказал учитель, тяжко вздохнул и ссутулился.
Молчание длилось несколько минут, пока учитель усиленно соображал, как ему быть и что предпринять. Вечно отсутствующее выражение лица то вдруг становилось осмысленным, то растерянным. Глаза перебегали с одного ученика на другого и остановились на Гае.
— Что будем делать? — спросил учитель сухим от нервного напряжения голосом.
— Учиться! — ответил Гай. — Расскажите нам что-нибудь интересное по предмету… о рождении квазаров и сопутствующих физических процессах, например! Записать уравнения мы сможем и без сети. Или о галактиках-призраках, или о «чудовище в центре галактики»! Ну… хоть о чем-нибудь!
— Я???
— Вы же наш учитель, — улыбнулся Гай.
— Я… — Тяжелый вздох. — Я… Я подумаю, что мне сделать. Сейчас… Посидите немного тихо и не мешайте.
Класс замер в тишине, боясь пошевелиться, и во все глаза смотрел, как учитель думает. Это зрелище того стоило. Такое не часто увидишь. Мысли протекали в учительской голове очень медленно и неуверенно. Зато зримо. Каждая мысль отражалась на лице мучительной гримасой. Мозг, привыкший к форсированному режиму, явно чувствовал себя неудобно. Наконец после нескольких мучительных гримас, нелепых движений руками, потираний затылка и подбородка учитель набрел на спасительную идею. Лицо его просияло.