Настоящая фантастика – 2012 (сборник)
Шрифт:
– Я думаю, сеньора, вам следует обратиться в Калифорнийский университет. У них есть социальная программа помощи юным дарованиям. Они наверняка заинтересуются вашим сыном. Прошу вас, поговорите с мужем.
Антония задумалась. Ее совсем не обрадовало сообщение об уникальных способностях сына. Чем меньше они привлекают внимание чужих людей, тем лучше. Она знала, что рано или поздно тайна маленького Давида выплывет наружу.
– Я подумаю, сеньор Горацио, – сказала она. – И поговорю с мужем. А сейчас извините, мне нужно варить обед.
– Я зайду через неделю, – пообещал
Когда учитель ушел, из своей половины выглянул Папа Артур. После тюрьмы он стал совсем старик, перестал стирать носки и пристрастился к виски. От прежнего Папы Артура в нем не осталось ничего, кроме грязных мыслей.
– Чего хотел от тебя этот полукровка? – подозрительно спросил он.
– Тебе какое дело? Опять следил в щелочку?
– Ты уже спишь с ним? Ну признайся, что спишь… Вот я скажу твоему мужу!
– Отстань, старый извращенец. – Антония принялась яростно крошить овощи. Вода в кастрюле уже закипела.
Папа Артур плаксиво сморщился, но его личико и глазки залоснились хитростью и сладострастием.
– Если ты такая недотрога, откуда у тебя этот белобрысый подарок? И куда только твой муж смотрит… А помнишь, крошка, как нам было хорошо вместе?
– Это тебе было хорошо, вонючий ты козел, – равнодушно отозвалась Антония, высыпая овощи в бурлящую воду. – Дева Мария, какая я тогда была дура! Попробуй ты сейчас распустить руки, я бы живо отправила тебя за решетку.
Она помешала поварешкой, прикрыла кастрюлю крышкой и вернулась в свою каморку. На глаза попалась тетрадка с неправильными глаголами. Ох, не до глаголов ей теперь! Руки уже перебирали детские вещички после стирки (с тех пор как появились Присцилла и Кассандра, вещичек прибавилось). Антония думала о молодом учителе Горацио, о спившемся Папе Артуре, о муже Рубене… Рубен был как мешок казеина: куда поставишь, там и стоит. Конечно, женщине нельзя без мужа, это Антония усвоила с детства. Но иногда так хочется, чтобы рядом был действительно мужчина…
К двери подкатил Давид.
– Мамми, – спросил он, – что хотел от тебя мистер Ковач?
– Ты откуда знаешь? – отозвалась Антония, разбирая носочки по парам и стараясь не показывать, как она расстроена. – Подслушивал?
– Нет. Я просто видел. Мамми, а мистер Ковач плохой человек?
Антония замерла с непарными носками в руках.
– Почему ты так решил?
– Он думает плохие мысли про тебя. Мамми, а я скоро умру?
Он спросил об этом тем же голосом, каким ежедневно задавал сотни вопросов. В животе у Антонии болезненно сжалось, ноги ослабели, она опустилась на табурет.
– С чего ты взял, глупенький?
– Я не взял, – сказал Давид. – Я знаю.
– Мамми, – сказал Давид, – почему я не такой, как другие?
– Так бывает, – пробовала объяснить Антония. – Бог посылает нам испытания, чтобы укрепить веру.
– Я не об этом, – неторопливо перебил Давид. – Не о том, что не могу ходить. Я другой. Я могу летать. Мысленно. Быть здесь и сразу не здесь. Я могу бывать на других планетах. Ты можешь бывать на других планетах?
Она не понимала его… И никто не понимал!
В два или три года
Пугающими ощущения становились, когда он затыкал уши и надолго задерживал дыхание. В голове рос шум, и Давид оказывался в чудном месте. Это была рубка космического корабля, а он был навигатор и прокладывал путь к новым мирам. Стремительно проносились под прозрачным днищем незнакомые пейзажи чужих планет… выжженное зноем карминно-красное плато… немыслимо высокие и тонкие скалы… голубые, изрезанные глубокими синими трещинами ледяные пустыни… Каждый раз это было что-то новое, неповторимое. Но всегда сны наяву были связаны со стремительным, неудержимым полетом.
Через неделю Горацио появился снова. Антония приняла его в гостиной, предложила кофе. Она со страхом ждала, что он скажет. Пощипывая усики-перышки, Горацио заговорил:
– Это, конечно, не мое дело, сеньора… Но я все же хотел спросить… Что с Давидом? Что говорят врачи?
– Врачи! – с горечью отозвалась Антония, ожидавшая услышать другое. – Гринго считают, что их доктора лучшие в мире, но они ничего не поняли в болезни моего сына. Они наговорили мне столько умных слов… Но если бы они что-то понимали, он не сидел бы сейчас в инвалидном кресле.
– И что же, нет никакой надежды?
– Я собираюсь свозить Давида в Мексику, к одной бабке… Может быть, это поможет, как вы думаете?
– Да, конечно, – согласился Горацио. – То есть я хотел сказать, это ваше право. Скажите, сеньора, вы подумали над моим предложением? Насчет Калифорнийского университета…
Ну вот, началось!
– Спасибо вам за заботу, сеньор Горацио, – решительно сказала она. – Я очень благодарна вам за помощь, но… В общем, это не для нас.
– Но почему? Почему? – закричал Горацио, вскакивая и делая несколько быстрых шагов по гостиной. – Это же неразумно! Просто неразумно! – И он заговорил, торопливо, сбивчиво, словно боялся, что она не станет его слушать: – Вспомните, в каких условиях вы живете. Ютитесь впятером в тесной, душной конуре. Хотите, чтобы это и дальше продолжалось? Своим упрямством вы лишаете парня перспектив.
Антония прервала его резким жестом.
– Вы, наверное, забыли, добрый сеньор, что мы всего лишь бедные мексиканцы в чужой стране. О каких перспективах вы говорите?
– Это ничего не значит, – загорячился Горацио. – Я тоже из бедной мексиканской семьи. У парня феноменальные способности к математике. Не дать им развития – преступление! Неужели вы не понимаете?
– Я все прекрасно понимаю. И позвольте уж мне решать, что для него хорошо, а что нет.
– Как вы можете говорить так? – с укором сказал он.