Настоящая фантастика – 2015 (сборник)
Шрифт:
Главный герой книги отсидел полгода за сталкерство. Он работал в Институте внеземных культур – после отсидки. Когда умер Кирилл Панов, Шухарт ушел из института и опять взялся за старое. И, естественно, опять оказался в тюрьме. Он – горький пьяница. Кирилл ему почти друг, но и барыга Эрни – «свой человек», «благодетель», пусть и, чего греха таить, «торгаш вонючий». О своей работе Шухарт говорит: «Сталкер – он сталкер и есть, ему бы только зелененьких побольше, он за зелененькие жизнью торгует». Но, правда, ему неприятно понимать, что кто-то может о нем подумать в таком ключе… Он же о Кирилле: «хороший парень», «умница», но «он же о жизни ни черта не знает». И ведь это Шухарт подвел Панова, из-за его оплошки, по всей видимости, тот и погиб. Шухарт – часть старого мира, и он способствовал
Шухарт соответствует представлениям эпохи Просвещения о «благородном дикаре». У такого персонажа душа чиста, не замутнена злом, он добр и отзывчив, но мир его постепенно портит. Племенное или – если речь идет о России, о великих державах Азии – государственное начальство (гораздо более скверные люди, да-да!) коверкают характер бедняги, наполняют его тьмой и злом. Вот попади он в руки «мастеров», они бы воспитали из него нечто гораздо более человеческое. Но «мастерам» ужасно мешают воспитывать шухартов…
В итоге этот обаятельный персонаж доведен миром до состояния, в котором он даже не может сформулировать собственный идеал, предел собственных желаний. В самом конце повести звучит так называемая «молитва Шухарта», которую многие считают «прозрением», чем-то, дарующим надежду. Но с точки зрения авторов, видимо, напротив, она свидетельствует о деградации: «Я – животное, ты же видишь, я – животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать. Но если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись! Загляни в мою душу, я знаю – там есть все, что тебе надо. Должно быть! Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов – СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!»
Притом обращается Шухарт к «Золотому шару», своего рода «машине желаний», но звучит все так, будто он обращается к Господу Богу. А это… еще один признак умственной деградации, если смотреть глазами Стругацких, авторов 100-процентно агностических. Кстати, у Тарковского в фильме «Сталкер» выход в веру будет выглядеть иначе. Тарковский сохранил уверенность Стругацких в том, что мир загажен, испоганен до предела, но у него движение веры обладает ценностью, оно дарует надежду и никак не свидетельствует об интеллектуальном упадке.
Подведем итоги. Один «мастер» погиб, второй пребывает в пессимистическом настроении, шанс на прорыв упущен, смрадный мир не отпустил Шухарта.
В чем тут надежда? Где она тут? В том, что Шухарт – убийца, пособник оружейных корпораций, уголовник и пьяница – нравственно небезнадежен? Вряд ли.
Либо тут не оставлено никакой надежды, и тогда «городу мастеров» надо менять тактику (например, направлять усилия на выращивание люденов); либо воспитательная практика в принципе верна, но это бег на сверхдальнюю дистанцию. Ведь был же какой-то педагогический успех у Кирилла Панова в общении с Шухартом, были же какие-то сдвиги! Просто воздействие должно длиться гораздо дольше, чем предполагалось изначально. Из первой возможности выросла повесть «Волны гасят ветер». Вторая – продолжила повесть «Гадкие лебеди», написанную несколькими годами ранее, а также породила повесть «Отягощенные злом» (1988) и роман «Бессильные мира сего» (2003).
Таким образом, «Пикник на обочине» представляет собой узловую станцию в творчестве Стругацких. Из него вышли две крупных «ветки».
Но для начала приходится зафиксировать: молитва Рэдрика Шухарта – поражение и Панова, и Пильмана. Трудно сказать, временное ли.
В повести «Парень из преисподней» такой же интеллигент и мастер Корней Яшма усиленно работал над таким же этически небезнадежным порождением мира Традиции –
В сущности, «воспитательный успех» с Гагом – мечта мастеров, а неудача с Шухартом – твердая реальность.
Нельзя забывать о том, что сами авторы повести предавались размышлениям о болезнях человечества не в бесконечно далекой от нашей грешной жизни точке, не в пространстве, абсолютно отгороженном от текущей действительности, а в раннебрежневском СССР, зрелой Империи. Их мысли порождены определенной интеллектуальной средой, определенным временем, определенными жизненными обстоятельствами и жизненным выбором.
Отрывать идеи Стругацких от лона, их породившего, было бы абсолютно нелогичным делом. Нет оснований представлять их творческий тандем как нечто, интеллектуально и духовно преодолевшее свою цивилизационную закваску, вставшее над веками и народами. Напротив, Стругацкие-мыслители показывают в повести совершеннейший прагматизм, совершеннейшую приземленность и рациональность. Их мысли полностью принадлежали здесь-и-сейчас. Они укоренены в советских 60-х.
С этой точки зрения, конечно, пессимизм по поводу отсутствия в «массовом человеке» тяги к познанию и преобразованию мира, тягостные впечатления от того, как, в глобальном смысле, устроен социум, а также скептицизм в отношении самой возможности его переделать вызваны не какими-нибудь заковыристыми трендами социальной философии или же футурологии, а личными впечатлениями авторов от СССР конца 60-х.
Давным-давно ушла «оттепель». Исчезли сколько-нибудь серьезные шансы бороться за ее идеалы открыто и при этом не рухнуть в социальный андеграунд. Пропала умственная вольность. Сократился круг дозволенного для писателей, вернее, для всей гуманитарной интеллигенции в целом. Притом на картины подавления интеллектуальной фронды наложились собственные тяготы Стругацких…
Прекраснодушное мечтание о «Полдне» XX века стало блекнуть. Чем дальше, тем больше понимали его создатели неосуществимость своего идеала и, в какой-то мере, его беспочвенность. Вопрос ведь заключается не только в том, как расти в Полдень, а еще и в том, из чего туда расти. Из какого человеческого материала. В «Пикнике» Стругацкие предъявили свое отношение к окружающему материалу.
Оно может быть обозначено двумя словами – плач и укор.
Размышления звездного дуэта о будущем, о его носителях в настоящем (мастерах) и о «косной» традиционной среде, которая наступлению «верного» будущего мешает, – часть одного громадного социально-культурного процесса тех лет. А именно, процесса выработки самоидентификации советской интеллигенцией.
В 1920-х советская Россия осталась без традиционного интеллектуалитета. Произошло замещение столичной национальной умственной элиты, порожденной Империей, элитою провинциальной и интернациональной, получившей мандат от революции. Ей было дано не столь уж много времени, чтобы вырасти во что-то значительное, укрепиться на местах, добиться крупных интеллектуальных свершений. Ведь и ее в самом скором времени заменили – на элиту советскую патриотическую, максимально сращенную с партийно-чиновной номенклатурой, максимально несвободную в своих исканиях, в выборе моделей поведения. Произошло несколько волн сокращения образованного слоя – революция, Гражданская война, репрессии, война с гитлеровцами, вновь репрессии. Каждый раз умственную элиту набирали заново, и каждый раз новая элита, во-первых, лишалась корней, и, во-вторых, оказывалась на более низком уровне по части образованности, культурного багажа. В 1950-х интеллигенции дали чуть более свободы. Она, естественно, начала думать о том, что она собой представляет, каковы ее идеалы, какова роль в обществе, до какой степени она может влиять на политику, государственное управление… Иначе говоря, формулировать самоидентификацию весьма многочисленного общественного класса, почувствовавшего определенную самостоятельность. Потом свободы стало меньше, но мыслительные процессы в этом направлении все равно шли.