Настоящее - Прошлое - ...
Шрифт:
Многие считают, что зимнее солнце не может согреть, ах как же они ошибаются! * * * * *
Утреннюю идиллию прервал стук в дверь, а затем знакомый голос:
– К тебе можно?
В палате мгновенно стало темно и повеяло холодом, хотя солнце все так же светило. Это был мой «любимый» муж.
Странно, но я ни разу, с тех пор, как оказалась в больнице, не вспомнила о нем. После вчерашнего разговора с доктором мне вообще не хотелось думать ни о чем печалящем меня, но не судьба.
Не желая тратить силы на слова, я просто повернулась в сторону двери.
– Любимая, как ты?
Муж
– Шуруп, милая, ты нас так напугала. Как ты себя чувствуешь?
Ну конечно, как же без Тамары.
Она сначала выглядывала из-за плеча Федора, а потом стала наравне с ним.
Их присутствие говорило об одном – они не уверены, что я все слышала. Две пары глаз вопросительно смотрели на меня, но вопрос, который я в них читала, был совершенно не тем, что был озвучен.
На вопрос о моих делах, я решила не отвечать, их это точно не волнует. А вот на тот, который они побоялись задать – отвечу, только молча.
Я улыбнулась, посмотрела на Федю, потом на Тому, потом на ее живот, на котором и задержала свой взгляд.
Она, оказывается, ночью была права – я не могла не замечать округлевшие модельные параметры Тамары, но только сейчас я сполна могла ими насладиться.
– Ты все слышала.
Это был не вопрос. Федя меня очень хорошо знал, что бы правильно понять смысл моего блуждающего взгляда. Я продолжала молчать. Мне было интересно послушать их, а они будут говорить, причем много, в этом я не сомневалась. К тому же не смотря на мой позитивный настрой, физическая боль никуда не делась, и мне не хотелось ее преумножать излишними затратами энергии.
– Саша, это случайность – начал, естественно, Федор. – Мы ничего не планировали… Мы всегда недолюбливали друг друга. Ты ведь знаешь, что мне всегда нравились умные и мудрые… Том, прости. Просто… Просто… Ты пойми, невыносимо ведь видеть, как медленно умирает твой любимый человек. Ты ведь знаешь, как я тебя люби.. люблю. Я старательно избегал дома. Я начал пить. Мне был невыносимо видеть твои страдания, и только Тома, заставила меня изменить свое отношение к ситуации.
Федор все продолжал, а я смотрела то на него, то на нее. Тамара молча стояла потупив взгляд в пол:
– Она просила меня уделять тебе больше внимания, ведь ты в нем так нуждаешься, а чтобы мне было легче, заботилась обо мне, понимаешь? Я так погряз в заботах о тебе, что совершенно забыл о том, как это, когда пекутся о твоем состоянии. Когда по приходу домой на тебя ждет теплый ужин, радостный взгляд, и неподдельный интерес в голосе при вопросе – Как прошел мой день? Понимаешь, Саша, МОЙ день. Тебе просто не понять, в каком аду я жил последние несколько месяцев… Я начал пить… курить… Меня перестало волновать все в этой жизни. Ты… ты… совершенно не желая того, убивала и меня, понимаешь? Я стал чахнуть вместе с тобой, и только Тома, смогла удержать меня и заставить вновь жить. Ее позитив и жизнелюбие. Ее страсть к жизни. А еще… Она сразу, после первого секса, забеременела. Ты представляешь?! У меня скоро будет ребенок, а я ведь так об этом мечтал. Теперь мне будет для кого жить.
Господи, ну почему я не оглохла! Зачем он так со мной? За что, он так со мной?
– Шуруп, прости нас, – проблеяла Тома.
Мое лицо натянуто улыбалось. Душа и сердце разрывались. Но я не проронила ни одной слезинки, глядя в эти подлые глаза цвета слабо заваренного чая.
Когда-то я завидовала Тамаре. Ее умению жить легко. Но я никогда не могла подумать, что принцип – Мне наплевать на то, что вы обо мне думаете, я о вас вообще не думаю, сыграет против меня.
Она просит прощение? Что мне ее «прости нас», когда она мечтает, чтобы я сдохла поскорее и моя душа переселится в ее дочурку?! Что мне ее жалкие слезы и кислая мина, когда она отобрала у меня мужа и именно она воплотит его мечту о большой семье в реальность?
Черта-с два! Не получите вы ни моей души, ни прощения, ни моей смерит! Обломитесь, лицемерные подлые твари!
Из всего этого я не произнесла ни слова, но мысли были настолько эмоциональны, что это повлекло за собой очередной приступ удушья. Снова и снова, я, словно выброшенная на сушу рыба, жадно хватала воздух, и, в очередной раз, только при помощи Павла Олеговича осталась на этом свете.
– Александра Валентиновна, вот вы зачем так нервничали, что повлекли за собой такие последствия? Обрадовались мужу и подруге? Так не стоит так на них реагировать, а то мне придется запретить им вас посещать.
– Запретите.
– Что?
– Запретите.
– Вы не хотите, чтобы они к вам приходили?
– Да.
Это было последнее слово, на которое у меня хватило духу, прежде чем я погрузилась в полудрем, умиротворенная и успокоенная снотворными препаратами.
Глупая привычка взвешивать все «за» и «против» вновь дала о себе знать. Еще глупее было то, что на моих весах было – жить или не жить. Как будто-бы я что-то могу решить.
Мысли, мысли, мысли…
А ведь Павел Олегович прав – почему я должна умирать, даже еще не пожив? Почему кто-то будет радоваться жизни, рожать детей, влюбляться, а кто-то должен гнить в земле? Но с другой стороны – судьба, а от нее, как известно, не убежишь. Хотя, кто знает, что умереть в тридцать – это моя судьба? Может моя судьба перебороть саму себя, все болезни, невзгоды и жить?
Я ведь и не жила толком. С раннего детства я была привязана ко всевозможным правилам, полностью покорившись чужим устоям, взглядам и требованиям. Желание всегда и все делать правильно, быть хорошей для всех, угодить всем, боясь обидеть или поступить неподобающе. Всю жизнь жить ради кого-то, как кому-то нужно, как кто-то считает правильным. Жить в вечном страхе – разочаровать, но почему? Я ведь не сто долларов, которые непременно нравятся всем, как удачно было подмечено кем-то, когда-то. Но если хорошо покопаться в моей жизни, то станет ясно – именно так я ее и прожила, в вечном желании всем угодить и всем понравиться, еще не осознавая того – что я не сто долларов.