Настоящие мужики детей не бросают
Шрифт:
Он рассмеялся. Девятов открыл бардачок в машине, вытащил стальную фляжку, протянул Сан Санычу.
— Это «Метакса», глотните, взбодрит! Да и сердчишку все же полегче!
Смирнов помедлил, но все же последовал его совету, сделал несколько глубоких глотков, язык обожгло, будто десятки иголок впились в него, и ароматное тепло мгновенно разлилось по всему телу. Он даже зевнул.
— Поспи, поспи, Сан Саныч! — снова закуривая, посоветовал Девятов. — Я, грешным делом, люблю спать в машине! Вот почему и езжу всегда с шофером. Но сегодня у него свидание с одной дамой, она приезжает из Твери на один день, завтра уезжает,
Он неожиданно рассмеялся.
— Если б вы сказали, мы могли бы и завтра съездить, коли любовные сложности… — пробормотал Сан Саныч.
— Сын такое дело, что его откладывать нельзя! — помолчав, философски заметил Юрий Васильевич. — А машину и я вожу неплохо, как видишь, так что не беспокойся! Долетим, яко посуху, без шума и пыли!
Он открыл окно, прихватил с лобового стекла снежку, отер им лицо, чтобы взбодриться.
— Вчера переусердствовал с вами, а зря! Но все это мелочи, а нам с тобой надо о тактике переговоров с паном Могилевским договориться, иначе зачем же я тогда поперся в такую даль? Не в качестве же твоего личного шофера?! Видишь ли, из этой ситуации легко вывернуться. Ищите двойника, и до свидания! И мы уезжаем, несолоно хлебавши! Вам этого хочется?
— Я хочу найти сына.
— Сколько вы его уже ищете?
— Почти два месяца.
— И близки к конечной цели?
Сан Саныч не ответил, нахмурился, стал смотреть вперед, где узкая лента шоссе выбиралась на крутой холм.
— Не переживай, все будет нормально. Насколько я сумел понять Петра Казимировича за тот час, пока с ним общался, он мужик непростой, большой хитрован и способен кого угодно обвести вокруг пальца. Мы, увы, в число умников не попали. Хорошо бы нащупать его ахиллесову пяту! У вас не возникло ощущения, что он как-то связан с похитителем?
Смирнов молчал, напряженно глядя в одну точку.
— Что вы молчите?!
— Вы говорили, что, когда приезжали в Анино, при вас приходил пьянчуга сдавать мальчика в детдом, так?
— Да, приходил.
— Могилевский их не принял, и они остались ждать в приемной…
— Да! Когда я выходил, они еще сидели на диване, — вспомнил Юрий Васильевич.
— Мужик невысокого роста, с одутловатым, опухшим и небритым лицом, маленькими свинячьими глазками, нос чуть вздернутый, брюшко выпирает, одет неряшливо, грязно…
— Как сфотографировал! — восхищенно пропел Девятов. — Это он и есть!
— Мне же Могилевский эту историю передавал иначе. Пьянчуга пришел сдавать мальчика, последний плакал, кричал, чтобы его взяли, он не хотел оставаться с пьяницей, который бил его, а Петр Казимирович вздыхал, горестно разводил руками, и тогда вы, назвавшись Беловым Львом Валентиновичем, заместителем директора детского дома из Серпухова, попросили разрешения забрать мальчика к себе, поскольку у вас были лишние места, да и с документами, как вы сказали, у вас задержек не будет! И Могилевский не стал возражать. Вот такую странную повесть, местами жалостливую, рассказал мне наш герой, и тут, как мне кажется, кроется некая разгадка… — загоревшись, проговорил Сан Саныч.
— Какая разгадка? — поморщившись, не понял бизнесмен. — Тут же сплошная ложь!
— А вот для чего он мне ее так красиво сплел?! — загадочно улыбнулся Смирнов. — Как вы думаете? Ведь во всем должна быть
— Но для чего он врал?!
— Чтобы увести меня подальше от правды, только и всего, — усмехнувшись, заключил фотограф, видя, с каким нетерпением слушает его Девятов. — А правда заключается в том, что мальчика он никому не отдавал! И вы сами же это подтвердили. Когда уезжали, то ребенок с пьяницей сидели в приемной на диване.
— Почти спали! — вновь подтвердил Юрий Васильевич и рассмеялся. — Пьяница жутко храпел, и от его водочного перегара секретарша чуть не падала в обморок.
— Вот! — радостно ухватился за эту ниточку Сан Саныч. — Значит, мальчика никуда не увозили, а мне сплел эту небылицу человек, не терпящий вранья, так?
— Вообще-то да. Он как бы всем демонстрирует свою редкостную честность, — задумавшись, промычал бизнесмен.
— Вот! И, видимо, мальчик очень был ему нужен, коли он оставил его у себя в детдоме, а мне, родному отцу, сочинил этакую мудреную сказку с твоим портретом!
— Для чего нужен? — спросил Юрий Васильевич.
— А как ты думаешь?
Девятов пожал плечами. Замолчал и Сан Саныч, грызя какие-то зерна, которые нашел в кармане.
Снег неожиданно прекратил сыпать, даль высветлилась, а еще через минуту из-за свинцового клина туч вдруг проступило яркое оранжевое солнце, ослепив их настолько, что Девятов вынужден был притормозить и даже съехать на обочину.
— Давай-ка прогуляемся немного по морозцу, а то я стал засыпать прямо на ходу! — предложил Юрий Васильевич.
Они, кряхтя, вылезли из машины и несколько секунд любовались величественным пейзажем, открывшимся перед ними. Даже морозило не так сурово.
— Так все же для чего ему понадобился мальчишка? — переспросил бизнесмен, наморщив лоб. — Не для плана же по перевыполнению сирот?!
— Думаю, он как-то связан с теми, кто продает детей за рубеж. Когда я с ним разговаривал, то Могилевский невольно проговорился, поведав, что двух маленьких больных сирот они определили в американские семьи и там этих детей вылечили. Директор рассказал об этом неохотно, с натугой, но я почувствовал, как он ликует в душе. Петр Казимирович горячий сторонник отправки детей за рубеж любыми способами, хотя внешне сей воспитатель аттестует себя патриотом. Вот и вся проблема. Плюс талант, большой опыт резонера, демагога, лицемера, этому учит госслужба, ничего не поделаешь, умение лавировать, гибкая спина чиновника, и мы с вами в дураках! Что еще скажешь? — усмехнулся Сан Саныч.
— Да, вы, пожалуй, правы, — помедлив, согласился Девятов.
Он докурил сигарету, зябко поежился, потирая замерзший кончик носа, и первым направился к машине.
Появление их обоих в кабинете Могилевского вызвало у последнего настоящий шок. Он, как обычно, поднялся, готовый выйти из-за стола и пожать руки вошедшим, но, увидев их, замер на месте. Его узкое лицо с ниточкой усов над верхней губой превратилось в окаменевшую маску. Почти две минуты он переводил недоуменные взгляды с одного гостя на другого, точно не понимая, как они нашли друг друга и зачем появились. Но при этом выражение его лица оставалось неизменным, сохранявшим строгое достоинство.