Наступление бури
Шрифт:
Это не Джон. Я покосилась на него: он разговаривал со своим джинном. Внимательно слушал то, что тот говорил, не прекращая своих легких, плавных движений.
Ни страха, ни настороженности, ничего такого. Нет, я сердцем чуяла, что Джон Фостер на роль злодея не годится.
Кэрол Ширел я знала не слишком хорошо: может, и она, но судить трудно. И как теперь, после ее гибели в автокатастрофе, это выяснить? Если это была Кэрол…
И что это Элла по-прежнему так на меня смотрит?
— Джон знает? — спросила я.
— О чем?
—
— О, конечно. Поэтому и не стал с тобой говорить. Понимаешь, его это просто убивает: он и рад бы верить тебе, но… черт возьми, Конфетка, он ведь идеалист. Сама ведь знаешь, как Джон все воспринимает. У него нет чувства реальности.
И тут во мне созрело решение броситься в бассейн с аллигаторами.
— Ладно, — промолвила я, понизив голос, как бывает, когда девушки секретничают между собой, — только между нами, я в этом бизнесе не участвовала. Но ты ведь и сама это знаешь, верно? Я о чем — Плохой Боб рассказал мне об этом в то утро, я об этом размышляла, но даже не догадывалась, что все продолжается. А оно ведь продолжается, несмотря ни на что. Верно?
— Ты ведь не думаешь, будто я могу иметь к этому отношение, правда? — промолвила она, моргнув.
Я подняла брови.
По прошествии доли секунды она опустила веки и прошептала:
— Только не сейчас, не при нем.
Хорошо, что я не смотрела ей в глаза: она, наверное, прочла бы в моем взгляде горе. Но Элла ничего не заметила. Повернулась, закончила приводить в порядок бумаги в моей папке, аккуратно скрепила их и вернула на место. Но не все. Сдвинула несколько в мою сторону, сопровождая это кивком, безошибочно означавшим «забери».
Меня мутило, но пришлось изобразить улыбку. Взяв бумаги, я, будто бы между делом, убрала их в свою сумочку. Элла проследила за этим со странной улыбочкой, потом подмигнула и занялась другими папками.
Я испустила глубокий вздох и направилась к Джону и его джинну. Джинн взглянул на меня, точнее, сначала взглянул, а потом пристально всмотрелся полыхающими белым пламенем глазами. Такая замедленная реакция могла бы показаться забавной, тем паче что я не сразу сообразила, в чем тут дело: вроде ничего странного в моем облике не было. И только потом, после первоначального замешательства, до меня дошло, к чему он проявляет такое внимание.
Моя рука непроизвольно легла на живот, как будто таким способом я могла защитить мое дитя, еще не родившегося джинна, от его взгляда.
Он отвел глаза, а я убрала руку и вызывающе вздернула подбородок, словно предлагая ему высказаться. Он лишь поднял брови, так невыразительно, что это едва не вызвало у меня смех, после чего повернулся к Джону и спросил:
— Ну что, с этим вроде бы все?
У него был английский акцент, прямо дворецкий, да и только. Джон вежливо поблагодарил его, и он — пуфф! — исчез. Мне хотелось узнать, как его зовут, но спрашивать было бы невежливо. Предполагается, что когда вы встречаете вместе джинна и Хранителя, джинна вы вообще как бы не замечаете. Впрочем,
— Прошу прощения, Джон, но мне нужно идти, — сказала я.
Он кивнул и протянул мне руку. Я пожала ее, задержала в своей и, подавшись вперед, легонько поцеловала его в щеку. От него исходил сухой, вязкий запах одеколона и табака.
— Остерегайся, — произнесла я, когда мои губы оказались возле его уха, уронив голос до шепота. — Не доверяй никому.
Пальцем на Эллу я, разумеется, не указывала, ничего подобного, ну а от предостережения в общем смысле никому еще вреда не было. Он слегка отстранился, нахмурился, а потом, собравшись, ответил мне спокойным кивком.
— Сейчас тебе нужно бы поостеречься.
— Тебе тоже, — заявила я и направилась через все еще не прибранную комнату к восстановленной джинном двери.
Конечно, это было никакое не ограбление. Кто-то вломился сюда, чтобы познакомиться с документами, и мое личное дело, в частности, было прочесано очень частым гребнем.
Походило на то, что дело до меня было решительно всем — хорошим ребятам, плохим, таким, про которых я не могла даже сказать, те они или другие. И вообще черт знает кому.
Я начинала серьезно подумывать о том, чтобы прибрать бутылку с Дэвидом и сестрицу и свалить из страны.
Интерлюдия
На острове шторм сначала обдирает вековые деревья догола, а потом, вырвав или сломав стволы, со смертоносной силой обрушивает их на все оказавшиеся на пути возведенные человеком строения. Рушатся стены, разлетаются вдребезги, на щепки и обломки, черепицы, крыши. На таком ветру даже безобидные пальмовые ветви превращаются в смертельно опасный режущий инструмент.
Шторм останавливается, поворачивается и начинает насыщаться.
Смерть приносит прежде всего штормовой нагон, обрушивающийся на сушу не в виде волны, а с постоянным напором, словно кто-то беспрерывно подливает воду. Уровень ее стремительно повышается: в считанные минуты она заполняет дома, и их обитатели, которым негде искать спасения, ибо снаружи свирепствуют губительные ветра, захлебываются и тонут. Некоторые строения, находящиеся дальше от берега, начинают содрогаться, дыша в резонанс со штормом, их стены ходят ходуном, то раздвигаясь наружу, то сдвигаясь внутрь. Каждое такое качание разрушает фундамент, добавляя в него трещин.
Мужчины, женщины, дети и животные в панике покидают эти ненадежные убежища, но едва оказываются снаружи, шторм срывает с них сначала одежду, потом плоть с костей и разрывает их в клочья.
Безжалостная бойня не прекращается: шторм насыщается, насыщается и насыщается. У него нет желания покидать место пиршества: даже когда остров уже ободран до скальной основы, жадные ветра и волны продолжают вылизывать ее, поглощая остатки жизни.
Чернеет обнаженная материковая скальная порода. Гибнут даже водоросли.