Наступление продолжается
Шрифт:
Но перестрелка на правом фланге давно стихла. Выдвигавшийся вперед взвод, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, окопался на достигнутом рубеже. И вот уже часа два ни с нашей стороны, ни со стороны противника — ни выстрела. Никому не хочется без нужды обнаруживать себя. Пожалуй, затишье продлится… Едва ли приказ о наступлении дадут сегодня. А завтра? Будет ли завтра существовать полк?
Может быть, Холоду уже известно… Спросить? Нет. Холод сообщил бы сам. Но с утра от него ни одного звонка.
В конце хода сообщения, ведущего в окопчик НП, показалась согнутая фигура офицера в наглухо застегнутой, туго стянутой ремнями шинели с капитанскими погонами. Капитан остановился
— Разрешите обратиться?
— Да. — Ракитин поднялся.
Капитан представился: следователь дивизионной прокуратуры. В этом представлении не было нужды: Ракитин узнал капитана, едва увидел. Он появлялся и прежде для расследования различных, время от времени возникавших дел. Ракитин знал его как педантичного, но вместе с тем вдумчивого, беспристрастного службиста, этот юрист не старался увидеть в подследственном обвиняемого раньше, чем доказана вина. С некоторого времени Ракитин был признателен ему: следователь помог защитить ни в чем не виноватого комбата, которого командующий армией, заехавший однажды в полк в разгар боя, приказал сгоряча, не вникнув в суть дела, отдать под суд за то, что батальон, не имея больше сил удержать рубеж, отошел. С той поры капитан стал желанным гостем Ракитина. Бывало, что и ночевал у него. Они давно держались друг с другом как добрые знакомые.
Но то, что следователь, явившись сейчас, не поздоровался с Ракитиным, как обычно, а представился по всей форме, словно они прежде вовсе не знали друг друга, а главное — следователь явился именно сегодня, сейчас, — это сразу как бы провело между ними резкую черту, по-новому определило их отношения.
Может быть, Ракитин почувствовал это даже острее и поэтому не заметил промелькнувшей во взгляде капитана растерянности. Если бы заметил, наверное, понял бы: капитан огорчен, что приходится вести следствие, но доволен, что это поручено именно ему, хорошо знающему Ракитина, а не кому-нибудь другому, кто может подойти к делу лишь формально.
Но Ракитин поспешил принять вид строго официальный. Выслушав следователя, сказал:
— К вашим услугам.
Капитан стал объяснять, кого и в какой последовательности он намерен в полку опросить. Глядя в его деловитое и вместе с тем несколько смущенное лицо, Ракитин ловил себя на мысли: на этого человека, к которому совсем недавно относился так хорошо, почти по-приятельски, смотрит теперь с неприязнью. Уже казалось: следователь печется только об одном — собрать материал, неопровержимо доказывающий ракитинскую вину. «Что ж, товарищ следователь, выполняйте свои обязанности!» — про себя сказал Ракитин. Спросил:
— Нужных людей к вам вызвать?
— Нет. Зачем же отрывать? Опрошу на месте. Вы мне дадите связного, чтоб провел в подразделения?
— Пожалуйста, — сдержанно ответил Ракитин. Хотел уже кликнуть связного. Но, подтолкнутый нахлынувшей горечью — пусть скорее кончится пытка ожиданием, пусть скорее совершится то, чему свершиться суждено, — предложил: — Не начать ли с меня?
— Я… хотел бы сначала опросить других, — слегка замялся капитан.
— Зачем же других? — не сдержал усмешки Ракитин. — Если кто и виновен, то один я. Кого еще искать?
— Я не виноватых ищу, товарищ подполковник. Я выясняю обстоятельства.
— Ну что ж… — Ракитин смутился: разве он боится чьих-нибудь показаний? Поспешно позвал: — Связной!
После ухода следователя Ракитин, глубоко засунув руки в карманы шинели, долго стоял на том же месте. Потом, не вынимая рук, снова уселся на земляную ступеньку, прислонился спиной к прохладной окопной стене. Острым буравчиком всверливалось в мозг: «Началось».
Не страх — горечь заполняла сейчас его. Не
Есть и еще рука. Рука Себежко… Ведь с ним не первый день вместе. Многое сообща испытано…
На миг представилось: Себежко неторопливой своей походкой подошел, остановился рядом, поглядел внимательными и добрыми, всегда чуть прищуренными глазами, сказал что-то такое, отчего на душе легчает…
Представил это — и тотчас же пристыдил себя: «От других утешения ждешь? А им — так ли уже твоего легче? Себежко вон с ночи на ногах. И всем своим политработникам покоя не дает. Все с солдатами… Внушает: «Что бы ни случилось — свой долг выполняй!» К нему тоже какой-то расследователь прибыл, из политотдела. Впрочем, не только расследовать, но и помогать. В подразделения пошли. А я-то что тут сижу? Людям на глаза не хочу показаться? Нет!..»
Сам себе не хотел Ракитин признаться, что ищет утешения и поддержки у тех, перед кем считает себя виноватым. Чувство этой вины — вины не перед законом, а перед людьми — все более обострялось в нем. Может быть, оно и удерживало его сейчас в стороне от всех. Может быть, оно и не давало ему до конца понять, что люди в полку не раздумывают, виноват он или нет, а все еще надеются на него и верят ему. Верят, как всегда, и он не вправе разрушать этой их веры. Ему с каждой минутой все невыносимее было оставаться одному. Не отстранен же он от должности! Целы все нити, связывающие его с однополчанами. И надо пойти по всем батальонам так, как сейчас пошел замполит с политотдельцем. Надо пойти! Пусть все видят, что командир полка духом не сник. Это для дела, прежде всего, нужно!
«А следователь? — снова кольнула мысль. — Ну и что ж? Есть и повыше всех трибуналов суд. Здесь, близко…»
Выдернув сжатые кулаки из шинельных карманов, Ракитин встал. Твердо прошагал вдоль окопа. У поворота в ход сообщения задержался, предупредил телефониста:
— Понадоблюсь — на передовую звоните.
10
Саша устал. Все чаще спотыкался о пеньки и корни, скрытые в серой, давно увядшей траве. Набухшие башмаки отяжелели, терли ноги. Уже полдень, наверно… Передохнуть бы, поесть. А не ел со вчерашнего дня… Но и не заикнется об этом. Все идут скорым шагом, напролом через густой мелкий березняк и осинник. И он должен идти. Идти, не отставая, хотя так трудно поспевать за взрослыми. Саша старается шагать вровень с Вартаняном. Рядом с ним держится с самого утра. Вартанян молодец. Час назад, когда закричал тот усатый старый солдат, Сагуляк, а немцы начали стрелять, Саша испугался. А Вартанян — нет. Крикнул Саше: «Ложись!» — а сам с автоматом бросился туда, где Сагуляк. Только Дорофеев остановил Вартаняна. Дорофеева слушают, будто командира, хотя он тоже рядовой. Наверное, знает, куда идти. Хорошо, что успели оторваться от немцев. Вот только Сагуляка жалко. Добрый. Хотел, чтобы Саша шел с ним, считал — позади безопаснее. Оказалось наоборот… Далеко ли еще до своих? Как устали ноги и как хочется есть! Да ни у кого ничего нету. Эх, краюшку бы хоть маленькую или картошки вареной…