Наступление продолжается
Шрифт:
Взятие этого районного центра решило тогда успех боев на целом участке фронта: село было важной ключевой позицией на скрещении двух шоссейных дорог. И не удивительно, что в тот же день героем событий — командиром роты старшим лейтенантом Яковенко заинтересовались «наверху». Его вызвал к телефону сам командир корпуса, пожелавший узнать, как это ему с небольшой группой солдат удалось сделать то, что не смогли сделать всем полком.
Через несколько дней Яковенко получил свою первую награду — орден Красного Знамени. А теперь у него три ордена…
— Однако
Спотыкаясь в темноте о клочья прошлогодней травы, Яковенко спустился вниз по склону оврага.
— Гурьев! — вполголоса окликнул он, вглядываясь в густой овражный мрак.
— Здесь! — ответили снизу, и в темноте задвигалась, медленно подымаясь вверх, чуть заметная красная точка. Она на секунду вспыхнула желтым огоньком, метнулась в сторону и где-то внизу рассыпалась мелкими тусклыми искрами. Старший лейтенант Гурьев, бросив папироску, подошел к комбату.
— Товарищ капитан? — вполголоса спросил он, внимательно приглядываясь. Гурьев в темноте видел особенно плохо.
— Вот что, — сказал Яковенко, — подымай батальон. Пойдем вперед, на высоты.
— А если в Комаровке противник? Ведь мы тогда его оставляем слева, открываем фронт! Вот смотрите…
Гурьев торопливо вытащил планшетку, щелкнул кнопкой фонарика и поднес освещенную карту к глазам комбата. Но тот досадливо отвернулся, сдвинул кубанку на лоб и сказал решительно:
— Чего смотреть? Приготовиться к движению!
— Слушаю! — старший лейтенант круто повернулся и ушел.
«Рассердился!» — подумал Яковенко о Гурьеве. В глубине души он почувствовал еще неясную тревогу. Но уже принятого решения менять не хотел. «Решение правильно уже тем, что оно своевременно», — этой заученной истиной Яковенко пытался успокоить себя. «Все рассчитывает да примеряет — прямо беда! — думал он о Гурьеве, стараясь убедить себя, что опасения Гурьева не так уж серьезны. — Нет, брат, на войне надо действовать решительно!»
Комбат смотрел на Гурьева несколько свысока. Себя он уже считал кадровым военным и полагал, что по сравнению с его боевым опытом сравнительно мало весит вся ученая расчетливость Гурьева, который не прошел в такой мере, как Яковенко, фронтовой солдатской школы и попал в штабные офицеры сразу из училища. Но одновременно с этим Яковенко уважал Гурьева за выдержку в бою, за то, что тот умел разбираться в людях, был тактичен и настойчив, где надо, а уставы, топографию и вообще военные науки знал лучше, чем сам комбат. Однако Яковенко никогда не говорил об этом ни самому Гурьеву, ни кому-либо другому.
…Яковенко постоял, прислушиваясь, как, стуча сапогами по застывшей земле, один за другим пробежали связные, посланные
Наверху торопливо и гулко простучали лошадиные копыта, провезли батальонную противотанковую пушку — «сорокапятку».
Он вскарабкался наверх, цепляясь за невидимые, ломкие и колючие стебли прошлогоднего бурьяна, остановился и прислушался. В степи было тихо и темно. Только где-то далеко, за лесом, качнулся и опал мертвенный, синий свет немецкой ракеты.
«Что нас ждет впереди?» — подумал Яковенко.
Повернул голову, прислушиваясь. Наверх по откосу кто-то подымался, и было слышно, как шуршали мерзлые комья земли, катясь вниз.
— Ты, Николай Саввич? — спросил Яковенко, скорее угадывая, чем различая в темноте невысокую фигуру Бобылева.
Замполит подошел и сел рядом.
— В ротах был? — спросил его Яковенко.
— Да. С парторгами надо было поговорить.
— Вот что. Я сейчас выступать думаю.
— Выступать? Разве Белых уже разведал противника?
— Нет. Но положение и так ясное. Двинем к высотам, как приказано. Как по-твоему?
— Как бы впросак не попасть, — помедлив, ответил Бобылев. — Нельзя без разведки. Да и командир полка, по-моему, приказывал не так действовать.
— Не так? Не одобряешь, значит?
— Подумать надо, прежде чем начать.
— На войне долго раздумывать не приходится.
— Но и воевать не думая…
Яковенко вспыхнул:
— Решение принято!
— Ну что ж? Ты командир. Действуй, как находишь нужным. Ты отвечаешь за людей.
— А я ответа не боюсь. Меня пугать не к чему!
Бобылев поморщился: «Вот порох! Почему Яковенко обижается, когда с ним не согласны? Эх, товарищ капитан, мало еще тебя жизнь учила».
Поглядев на сердитое, почти злое лицо Яковенко, он решил: «Кривого гвоздя не заколотишь. Успокоится — поговорю еще».
Молча, не глядя друг на друга, покурили, пряча огонек меж ладоней. Яковенко затягивался с силой, жадно. Вспыхивающий красноватый свет папиросы освещал его сосредоточенное лицо. Ему было стыдно, что он, сам попросив у Бобылева совета, так резко говорил с ним. К тому же ему не давала покоя мысль, что и Бобылев и Гурьев — оба против его поспешного решения. А ведь не сговаривались. Может быть, они правы? Когда Бобылев докурил свою папиросу и встал, Яковенко сказал глуховато:
— Ладно. Дождемся вестей от Белых.
Кругом было так тихо, что даже шепот звучал, как громкий разговор, а мерзлые стебли бурьяна потрескивали, словно сухая лучина. Казалось, все, даже самые слабые звуки в этой ночной тишине проходят через какой-то стократный усилитель.
Разведчики, растянувшись редкой цепочкой, иногда останавливаясь и прислушиваясь, медленно шагали вдоль бесконечных плетней, мимо чуть белеющих в темноте хат Комаровки. Они дошли до самого центра села, заглянули в каждый двор, но нигде не обнаружили ни души. На углу площади, недалеко от церкви, к Белых подошли дозорные, которых он высылал осмотреть боковые улицы. Федьков, старший дозора, доложил: