Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
Шрифт:
– Наташа, где ты была? От Полетики вот привезли записочку, она не запечатана, я прочла.
«Натали, что же вы меня не дождались? Я приехала на минуту после вас. Аннет сказала, что убежали, вся взъерошенная… Не случилось ли чего? Был и Дантес?»
Она почти метнула записку в огонь. Азя внимательно присмотрелась к сестре:
– Что случилось?
После того случая с крестиком доверительных отношений между сестрами уже не было, но сейчас Наталья Николаевна все честно рассказала Азе. Та тоже посоветовала пока ничего не говорить Пушкину.
– Нет,
Но сказать не удалось, Пушкин вернулся домой поздно, расстроенный, спать ушел в кабинет. У Натальи Николаевны сжалось сердце: неужели что-то успел узнать о ее поведении? Нет, Александр Сергеевич только рукой махнул:
– Денег не добыл…
Испачканный мелом рукав подсказал ей остальное – видно, в попытке хоть где-то взять деньги, Пушкин снова играл и снова проигрался. Это новый долг в дополнение к огромным прежним….
Из всей семьи только она могла понять, что это означало, какая это катастрофа. Не умненькая Азя, не уверенная в себе Кока, даже не тетушка Екатерина Ивановна, а она, глупенькая Наташа, которую все ценят только за красоту, за незлобивость, только она знала истинное положение дел. Только ей Пушкин мог приоткрыть масштаб приближающейся катастрофы. Да и то лишь приоткрыть, Наталья Николаевна подозревала, что не знает и половины всего ужаса.
Но идти утешать Пушкина нельзя: во-первых, это от тетеньки он мог выслушивать утешения, это Азе жаловаться на непонимание читателей, ей он не жаловался, а потому и утешать не позволял. Во-вторых, как утешать, если сама едва жива? Наталья Николаевна боялась попросту расплакаться и все рассказать не так. Мало Пушкину денежных неприятностей, так еще и женины навалятся?
Пушкин действительно не хотел, чтобы жена утешала, но не потому, что ему не нужно было утешение или помощь, просто он снова сделал то, что клялся ей больше не делать никогда, – сел играть. Конечно, не ради самой игры, сел в надежде выиграть и заплатить хотя бы первейшие долги. И, конечно, снова проигрался.
Карточные долги перевалили сумасшедшую сумму – более 90 000 рублей! Выплатить их не было никакой возможности. Хоть стреляйся. Мелькнула страшная мысль: может, правда, застрелиться?
Петля захлестывалась все туже, она уже давила горло, не позволяла нормально дышать, думать, писать, ослабить ее нечем, что делать, он просто не знал.
При найме квартиры заплачено за первые три месяца согласно договору – 1075 рублей, следующую плату Пушкин должен был внести три дня назад, но денег не было, вернее, их удалось сегодня занять, но карты вытянули и это… Конечно, оттянуть оплату жилья удастся, управляющий княгини Волконской не столь суров, согласится потерпеть, но где взять деньги позже? Причем платить придется уже двойную сумму – за полгода, просроченные три месяца и три вперед, как делают все, а это 2150 рублей.
«Современник» не пошел, число подписчиков не увеличилось, их так и оставалось менее 700 человек, два
«История Пугачевского бунта» вон лежит на чердаке, пылится, даже вспоминать стыдно. Нет, он ни на что не способен, кроме как писать, но получалось, что и писать тоже не способен?! Греч и Булгарин с удовольствием перепечатали статью Белинского, ругавшего «Современник». Когда Пушкин только задумывал журнал, Смирдин предлагал отступного, чтобы он не связывался, всего пятнадцать тысяч, может, и их надо было брать, хотя бы в долги не влезал.
На душе было не просто темно, на ней было черно. Четверо детей, жена-красавица, свояченицы, отец, брат, без конца делающий долги… И все на него одного. Стоило ли жениться, чтобы вот так маяться?
Словно почувствовав отцовские мысли, в детской заплакала самая младшая, Наташа. Уже сейчас было понятно, что эта больше всех похожа на отца, не смуглостью или губами, а разрезом глаз, формой лица, всем… Пушкин вздохнул: не женился бы, так и вот этих четверых не было бы.
Утренняя почта принесла странное письмо. Вскрыв его и пробежав глазами, Пушкин заскрипел зубами. Едва успел прочесть, как явился посыльный от Хитрово и с таким же конвертом. А следом приехал Соллогуб и тоже привез конверт…
Во всех них одно и то же: «Диплом ордена Рогоносцев».
«…Кавалеры Первой степени, командоры и рыцари Светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена, Его Превосходительства Д. Л. Нарышкина, единодушно избрали господина Александра Пушкина коадъюктором Великого Магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена.
Непременный секретарь граф И. Борх».
Соллогуб, почувствовав, что сейчас грянет буря, поспешил удалиться, а сам Пушкин позвал супругу. Он не знал, что именно скажет, хотя понимал, чем и с кем она дала повод вот к такому награждению.
Дверь в кабинет тихонько открылась, вошла Наталья Николаевна.
– Ты один? Саша, я хочу тебе рассказать о вчерашнем происшествии…
Что-то было в его глазах и лице такое, от чего она замерла. Казалось, еще миг, и Пушкин просто задушит свою жену.
– Что с тобой?!
– Происшествии? Ну-ну, расскажи, любопытно послушать, что именно ты называешь происшествием.
Наташа испугалась, по-настоящему испугалась. Но она собралась с духом и честно поведала все, что произошло в предыдущий день. Сначала Пушкин смотрел тигром, потом принялся кричать. Про то, что дура, она услышала за то утро не раз, в гневе Пушкин выражений не выбирал.