Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
Шрифт:
Однажды зашел разговор о Лермонтове. Наталья Николаевна вспомнила, как сама познакомилась с поэтом и как долго беседовала с ним в салоне у Карамзиных.
В первый год после возвращения она вообще никуда не выезжала, бывала только у Вяземских и Карамзиных. Там и увидела Лермонтова, стихами которого восхищалась. Очень хотелось познакомиться поближе, поблагодарить за «Смерть поэта», но Лермонтов слова благодарности воспринял несколько отстраненно, отвечал сухо и вообще старался держаться от Пушкиной подальше. Наталья Николаевна поняла, что он тоже винит именно ее в трагедии с мужем, замкнулась,
Но в последний день перед своим отъездом на Кавказ, словно предчувствуя, что не вернется, Лермонтов весь день провел у Карамзиных. Ко всеобщему удивлению, он вдруг подсел к вдове и начал с ней разговор. Наталья Николаевна тоже удивилась, но разговор поддержала. В речи Лермонтова чувствовался надрыв, он был полон мрачных мыслей и предчувствий. Пушкина принялась успокаивать его, но не обычными уверениями в том, что не произойдет ничего страшного, а рассказывая о себе, о том, что судьба порой поворачивает так, что за ее подарки приходится бороться…
Видно, это было столь неожиданно для Лермонтова, что Михаил Юрьевич уже никого больше в тот вечер не замечал. А когда пришло время расставаться, с горечью посетовал, что столько времени по его вине они провели в разных углах гостиной! Поэт очень жалел, что не воспользовался возможностью общения с вдовой Пушкина. Она пыталась утешить, мол, вернется, и пообщаются. Лермонтов только грустно покачал головой. Наталья Николаевна почувствовала, что и правда не вернется.
– С вами действительно нужно разговаривать не в танце или в шумной компании многих людей, а вот так – наедине или среди друзей.
– Знаете, а ведь Пушкин тоже был совсем разный в свете и среди друзей.
Сказала и вдруг смутилась своей откровенности, но Ланской поддержал:
– Расскажите, я почти не знал Александра Сергеевича. Только поверхностное знакомство.
И Наталья Николаевна, почувствовав живой интерес, принялась рассказывать. Немного погодя она даже забыла, что перед ней сидит, по сути, чужой человек, с которым едва знакомы, она вспоминала больше для себя, чем для Ланского, а он слушал. Говорила о том, что среди друзей Пушкин был разговорчив, неизменно весел, искрометен, а попадая в светское многолюдное общество, превращался в почти желчного насмешника. Его злила пустота разговоров ни о чем, светская болтовня, сплетни, злословие. Зато беседа с умным человеком, неважно, кто он и какого звания, для Пушкина превращалась в истинное удовольствие. Так, он обожал разговоры с няней, с собственным дядькой Никитой, с крестьянами, обожал цыган, мог задержаться, не отпуская извозчика, потому что услышал от него новую байку…
Наталья Николаевна говорила, и перед ней снова вставал живой Пушкин, звучал его задорный смех, его голос, декламирующий стихи…
А Ланской молча слушал.
Вдруг она опомнилась:
– Простите, я вас совсем заговорила своими воспоминаниями…
Ланской вздрогнул:
– Нет, что вы!
И она поняла, что перед его мысленным взором тоже стоял Пушкин. Горячая волна благодарности захлестнула Наталью Николаевну:
– Спасибо
– За что?
– Вы так… вкусно слушали…
Домой Ланской возвращался в растерянных чувствах. Ему очень хотелось еще и еще слушать эту женщину, о чем бы или о ком она ни говорила… Но Петр Петрович прекрасно понимал ответственность за четверых детей. Он был бы готов их воспитывать, но не имел возможности делать это. Наталья Николаевна не уедет из Петербурга, а ему не заработать столько денег, чтобы содержать семью. По своему положению он мог бы рассчитывать на бригаду или в лучшем случае дивизию, но только в провинции, а для Пушкиной это невозможно. И дело не в том, что первую красавицу, а она такой и оставалась, грешно увозить в глушь, дело в детях, сыновьях, которым нужно образование, дочерях, которых надо вывести в свет и выдать замуж.
Ланской в очередной раз пришел проведать Наталью Николаевну. Доктор Спасский все еще запрещал ей ходить, но Наталья Николаевна была занята делом, для которого резвые ножки не требовались.
– Что это вы делаете?
Она спокойно подняла на Ланского глаза:
– Шью.
– Шьете? Но почему вы?
– Потому что у меня нет возможности купить дочери пальто. Я переделываю свое, иначе ей не в чем выйти на улицу.
Он был смущен. Пушкина улыбнулась:
– Петр Петрович, не смущайтесь, меня вот нисколько не смущает необходимость делать это своими руками. Если нет возможности заказать портнихе, нужно сделать самой.
Наталья Николаевна рассмеялась, но смех вышел грустным.
– Это я только в деревне ничего не умею, а рукодельничать нас маменька научила. Вернее, не она, но заставила научиться.
Ланской в тот день не мог долго сидеть, только отдал принесенное Саше, пожелал скорейшего выздоровления и откланялся – дела в полку.
Когда через некоторое время к дому снова подъехал экипаж, Наталья Николаевна решила, что это вернулся Ланской, и продолжала как ни в чем не бывало шить. Но почти сразу в комнату вбежала Азя:
– Государь!
– Кто?!
Ответить сестра не успела, как и сама Наталья Николаевна спрятать работу.
Николай Павлович действительно заехал узнать о здоровье Пушкиной.
– Лежите, лежите, не вставайте. Я заехал, чтобы пожелать вам скорейшего выздоровления, без вас на балу было скучно. – И тут же с изумлением: – Что это вы делаете?
Она ответила так же спокойно, как и Ланскому:
– Шью.
Император чуть нервно усмехнулся:
– В Петербурге перевелись модистки и портнихи?
– Нет, Ваше величество, но им нужно платить…
Он что-то еще спрашивал, она отвечала. Николай Павлович был чуть растерян, разглядывая весьма скромное жилище первой красавицы.
– Как же вы живете?
Наталья Николаевна обвела рукой вокруг себя:
– Как видите…
– А как ваши болдинские имения, они не дают доход?
– Болдино не принадлежало моему мужу, оно было всего лишь передано в пожизненное пользование и после смерти вернулось к его отцу.
Несколько мгновений царь задумчиво смотрел в стену, потом осторожно поинтересовался: