Наташина мечта

Пулинович Ярослава

Наташа разжимает кулак — на ладони у нее лежат несколько блестящих бусин. Она смотрит на них. Улыбается. Темнота.

Конец

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Наташа, 16 лет, одета в джинсы и темную, явно большую ей толстовку.

НАТАША

Она ненавидит меня, я знаю… У нее ничего нет, у этой дуры прыщавой. Восемь классов не закончила… Была не красавица, а теперь совсем на мертвеца похожа стала. Кому она такая нужна? Сама доигралась… Сама виновата. От нее сейчас даже мать отказалась.

Я

сама видела, как мать ее орала в коридоре, а она наша соседка — у нас дом на восемь семей, я тебя знать не желаю, ты мне вообще не дочь, я нормальную рожала, а не наркоманку, и, может, ты вообще СПИДОМ больна, так что к тебе прикасаться нельзя, катись отсюда, чтоб я тебя больше не видела и все такое… А у меня как раз на следующий день экзамен по фоно, я сижу, готовлюсь. Поэтому, когда эти крики начались, моя мама вышла, и ее маме сказала — это ваши проблемы, и не надо так кричать, если у вас дочь наркоманка, то почему это на моей дочери должно как-то отражаться, пригрозила милицию вызвать… Мать ее испугалась, видимо, ушла к себе, дверью хлопнула, затихла там у себя. А мама видела, что меня аж трясло всю, накапала мне валерьянки и в комнату увела. Обняла меня, говорит — теперь ты понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты гуляла по улицам? А я это уже давно поняла, даже не то, что поняла, а привыкла как-то…

Меня мама с детства кружками загружала, сначала танцы, потом плаванье, потом музыкалка, теперь вот телевиденье. Вот смотри, мне сейчас шестнадцать, а у меня уже — диплом об окончании школы искусств по классу танцев — раз, юношеский разряд по плаванью — два, первое место по городу и второе по области тоже по плаванью — три, потом еще дипломов куча, еще вот музыкалку по классу вокала заканчиваю, ну, и телестудия, я на ней подростковую передачу еще с одним мальчиком веду.

Меня, собственно, эта телестудия и спасла, раньше в школе ко мне такого отношения, конечно, не было. Нет, относились-то ко мне нормально, я не жлоб, списывать всегда давала, просто все девчонки после школы куда идут? Гулять. Ну, и во время этих прогулок все самые важные дела решаются — кому бойкот объявить, кого подставить, как у родителей на дискотеку денег замутить.

Меня, правда, это никогда не касалось — говорю же, ко мне нормально относились, без всяких заподлян. Я даже один раз с ними на концерт ходила, у нас в городе тогда, года два еще назад, объявили, что «Иванушки» приезжают. Мама сама ко мне подошла, говорит, Наташ, ты, наверное, на концерт хочешь пойти. Не сказать, чтобы я очень-то хотела, но мама мне все равно дала денег, чтобы я себе что-нибудь из одежды купила. Надо же было мамину заботу оправдывать, вот я и пошла.

Концерт мне совсем не понравился, потому что я уже тогда вокалом занималась, и мне по ушам несколько раз резало от этих песен, и оттого, что звук был не выстроен.

А еще эта, соседка моя, которую из дома выгнали, тоже с какими-то своими парнями приперлась, они как-то через охрану водку пронесли и пили ее прям на танцполе из пластиковых стаканчиков. А потом один парень из ее компании начал за задницу ее хватать, и она прямо при всех начала с ним целоваться! Меня чуть не вырвало, когда он ей свой язык начал в рот засовывать. Понятно, что мне до этого никакого дела нет, просто неприятно такое видеть, и неприятно, что такие, как она, через стену от тебя живут. И это ей тогда сколько? Четырнадцать лет, получается, было, она моя ровесница, только учится на класс младше, потому что ее на второй год оставляли.

И уже после этого, когда концерт к концу подходил, и у половины девчонок тушь от слез уже потекла, она ко мне подошла, и тихо, на ухо прошептала… Что, чистенькая вся, маму любишь, хорошей хочешь казаться? Ненавижу тебя, ненавижу таких как ты, сдохни, сука, сдохни, сдохни, когда ты сдохнешь, я буду танцевать на твоей могиле, поняла меня? У нее весь рот был в ярко-красной смазавшейся помаде и тоналка неровно на лицо легла. И пахло от нее какими-то очень сладкими духами, сигаретами и алкоголем. Я ей ничего не ответила. Я ей не смогла бы, наверное, даже сейчас ответить, потому что она дура, ее на

каждой линейке вызывают за поведение и неуспеваемость. Что тут ей ответишь? Поэтому я просто пошла домой. Ощущение было такое — как будто тебя в бочку с дегтем засунули.

Дома рассказала обо всем маме, и тогда она мне очень правильную, я считаю, вещь сказала — Наташ, если хочешь, я, конечно, поговорю с ее мамой. Но лучше просто не обращай внимания, с хамами и дураками не надо связываться. Себе дороже. Я и перестала обращать.

Мы с ней на остановку обычно в одно время выходили, стоим, ждем автобуса, отойдем друг от друга как можно дальше, но я даже через утренний туман видела этот взгляд ее, она как будто все вокруг себя этим взглядом прожигала. У нее в то время всегда был насморк, и она не носила перчаток, поэтому руки на морозе становились как свекла — красные, с белыми цыпками. Если бы у меня были цыпки, я бы, наверное, свихнулась, это же некрасиво и вообще противно, руки, как наждачка, даже у парней противно, а тем более у девочки. Когда я на телестудию пришла, и пилотный выпуск в эфир вышел, она на моей двери слово углем написала, не буду говорить какое, сама она такая…

С телестудией этой вообще смешно получилось. К нам в класс пришла женщина с телевидения, и сказала, что будет выбирать подростков для детской передачи, ну, чтобы они там ведущими были… Как будто кастинг, только детский. Мальчишки у нас, придурки, сразу все сказали — че мы, геи что ли, и отказались участвовать. А у нас из-за этого кастинга даже историю отменили, так что все парни домой побежали, а девочки в туалет — красоту наводить.

Если бы все это после уроков было, я бы ни на какую телестудию не попала, потому что у меня день по минутам расписан — в тот день вокал был, потом быстро дойти до дома, сделать уроки и на плаванье… А раз время оставалось, я тоже решила попробовать, интересно же. К тому же у меня волосы густые и на фотографиях я всегда хорошо получаюсь, если не моргну только. Это называется фотогеничная внешность. Все овальные и треугольные лица фотогеничные, а квадратные и прямоугольные — нет. Это легко проверить, нужно карандашом обвести контур лица, и сразу станет понятно — фотогеничная ты или нет.

Когда я зашла в туалет, там пройти негде было, девчонки со всех классов у зеркала толпились, прям чуть ли не дрались из-за этого зеркала. И она стояла, только не перед зеркалом, а у стены — смотрела на себя в кафельное отражение, и пальцем что-то рисовала. Так получилось, что мы с ней рядом оказались… Мне даже ее жалко стало, потому что, ну понятно ведь, что ни на какую передачу ее не возьмут, круги под глазами, худая, бледная, краше в гроб кладут. Но она все равно стояла и смотрела… Потом хрипло так у меня спрашивает — есть зеркальце? Я поискала в сумке, нашла, протянула ей. Она посмотрела в него, волосы пальцами расчесала, из кармана помаду достала, губы накрасила… А потом как со всей силы швырнет мое зеркальце в стену… И в воздухе миллион осколков сразу же, как пыль… Я говорю ей — ты че творишь-то? Разве так можно с чужой вещью? А она плечами пожимает — извини, я нечаянно… Мне ее ударить хотелось в тот момент, на кусочки разорвать, но я вспомнила мамины слова, и просто отошла тихонько, ушла из туалета… Мне потом наши девчонки сказали, что хотели вступиться за меня, прямо там ей надавать, но испугались, что перед кастингом разлохматятся. Они все себе причесок всяких начесали, лаком замазались, а я просто конский хвост сделала, как в жизни. Я в мамином журнале читала, что естественность — самый лучший стиль.

Собрали нас всех в актовом зале, их там три человека сидело — эта тетенька, два каких-то дядьки и оператор на сцене синее полотно натягивал. Потом я уже узнала, что тетенька эта была редактором программы Верой Семеновной, дяденьки — режиссер Андрей Панов, он просил, чтобы его просто Андреем все звали, и еще один режиссер, только не телевизионный, а детских театров — Василий Сергеевич Капустин. А оператор — это просто Славка Живодеров был, ему всего-то восемнадцать лет недавно исполнилось, и его заставили себе псевдоним взять, потому что Живодеров — не телевизионная фамилия.