Научи меня дышать
Шрифт:
— Думаю Вика не даст тебе и пяти минут спокойствия, — откашливаюсь я.
— Я поменяю замки.
— Ты на полном серьезе веришь в то, что твою сестру способны удержать какие-либо замки? — усмехаюсь я.
— Значит, мы переедем в другое место. Теперь, когда я знаю, каково это касаться тебя, остальное кажется не таким уж и значимым.
И я снова горю огнем.
— Ну так что скажешь?
Богдан придвигается ближе, проводит своим носом по моей щеке, оставляет нежный поцелуй на скуле, а его руки
— Ты и я. Никого лишнего.
— У меня есть выбор?
Я поворачиваюсь к нему и, запустив пальцы ему в волосы, слегка тяну назад, чтобы он откинул голову и я могла заглянуть ему в глаза. Моя грудь касается его, а сердцебиение становится одним на двоих.
Мы смотрит друг другу в глаза. Мои губы едва касаются его.
— Он всегда у тебя есть, — шепчет Богдан.
Глава 33
Я просыпаюсь от раската грома. Открываю глаза и вижу, что Богдан обвился вокруг меня: голова лежит на моем животе, наши ноги переплетены, а рука — на бедре. Он крепко и умиротворенно спит. Улыбаясь, я провожу рукой по его взъерошенным темным волосам.
По телу проходит приятная усталость после прошлой ночи. Мы практически не спали. С Богданом я заново познаю свое тело. Если мой образ жизни должен был привести меня к нему, то я ни о чем не жалею. Я даже не представляю, чтобы кто-то другой мог до меня дотронуться. Он управляет моим телом, моими чувствами. Кончиков пальца о вожу контур татуировки на его плече и улыбаюсь. Кто бы мог подумать, что парень сводивший меня с ума десять лет назад и не вызывавший никаких положительных эмоцийспустя время плен о моё сердце.
Играю с его волосами и закрываю глаза, погружаясь в приятное наслаждение. Легкий стук в дверь вырывает меня из дремоты. Посмотрев на часы на прикроватной тумбочке, вижу, что сейчас уже девять утра. Макс наверняка опять в спортзале и у него есть ключи. Полина же точно к нам не придет. А никому другому я не собираюсь открывать. Закрыв глаза, кладу руку на плечо Богдана, но стук повторяется.
Аккуратно выскальзываю из-под него и, натянув на себя его футболку, направляюсь к двери.
На ходу поправляю волосы. Не смотря в глазок, открываю дверь и застываю на месте.
— Здравствуй, Мирослава, — говорит она холодным тоном.
Чувствую, как земля уходит у меня из-под ног, а пальцы впиваются в дверную ручку.
Спустя семь лет она все-таки нашла меня. Ни капли не изменилась. Тот же безэмоциональный и холодный взгляд, заставляющий меня за секунды съежиться. Светлое платье, подчеркивающее фигуру, туфли на высоком каблуке и пальто, накинутое на плечи. Крашеные светлые волосы аккуратно уложены. Черные стрелки подчеркивают темно-карие глаза, а матовая помада
Я не могу пошевелиться или выдавить хоть слово. Я лишь в оцепенении смотрю на свою мать.
Видя мой ступор, она делает шаг и уверенно входит в квартиру. В мой мир. Она снова это делает. Словно в прострации я следую за ней и застываю посреди гостиной. Все слова застряли в горле, в то время как страх рвется наружу.
Она осматривает комнату, подходит к стене с фотографиями и с легкой ухмылкой на губах, касается пальцами фотографий.
Она не имеет права на них смотреть. Она не должна была здесь появляться.
Таков наш договор.
— Что тебе нужно? — слова выходят хрипом.
Не глядя на меня, она садится на диван, перекидывает ногу на ногу и, откинувшись на спинку, кладет руки на бедро. Ее губ едва касается улыбка. Если это так можно назвать. Сколько себя помню, она практически не улыбается.
— А как же сперва поздороваться с мамой? Мы не виделись семь долгих лет, — насмешливо произносит она. — Видимо, я тебя плохо воспитала.
— Ты ничего для меня не сделала! — огрызаюсь я. — Повторяю, что тебе нужно?
— Я хотела увидеть свою единственную дочь.
— У тебя не было этого желания семь лет.
Любой другой человек почувствовал бы укол вины, муки совести, но только не она. Она всегда права. Всегда говорит, как нужно жить, и указывает людям на их ошибки, особенно на мои. Она делала это всю мою сознательную жизнь.
«Мирослава, ты выглядишь ужасно, переоденься».
Мне девять, и мы собираемся на похороны отца.
«Мирослава, сделай уже что-нибудь со своими ужасными волосами. Ты до безобразия похожа на отца».
«Мирослава, ничего другого я от тебя не ожидала».
Я подралась с девочкой, которая назвала меня сироткой.
«Мирослава, это отвратительно».
В тринадцать она запрещает мне играть на гитаре.
«Ты сама во всем виновата».
Говорит она, когда мне было шестнадцать и я почти умерла.
Сейчас я снова вижу его. Тот взгляд, от которого пряталась в детстве: жестокий и циничный. С тех пор многое изменилось и главным образом то, что теперь у меня есть Богдан. И я ни в коем случае не хочу, чтобы она узнала о нем.
— Мы же договорились. Я оплачиваю счета, ты забываешь о моем существовании, — говорю я, обретая в себе уверенность.
Она больше не имеет надо мной власти.
— Да. Мы договорились, что я живу в своей квартире, и ты платишь по моим счетам. Но ты продаешь ее, — она легко постукивает пальцем по коленке. — Об этом не было речи.
Неужели тех денег, что я давала на протяжении всех этих лет недостаточно, чтобы отпустить меня?
— Квартира моя. И если бы не родители, сомневаюсь, что я когда-нибудь узнала бы об этом.