Научи меня дышать
Шрифт:
Эта фраза стала моим девизом.
Отец качает головой и вновь берет в руки карандаш.
— Что ж, надеюсь, выставка пройдет отлично.
Его пальцы впиваются в край бумаги, и он изгибается, губы сжаты в тонкую линию, а глаза больше не выражают никаких эмоций. Ничего не меняется. Отец упрямо придерживается только своего мнения.
Сжав челюсть, встаю из кресла и направляюсь к двери. Кажется, этот ужин пройдет так же, как и всегда. Не знаю, на что надеялись мама с сестрой, раз думали, что из этой затеи хоть что-нибудь
А самое главное на что надеялся я?
Ему совершенно плевать как пройдет выставка, что я уезжаю и что происходит в моей жизни.
Хватаюсь за ручку двери и распахиваю ее.
— Я был бы не против, если бы ты взглянул на чертежи, — ровным голос произносит отец и его слова оковами связывают мне ноги. — Если, конечно, у тебя есть время.
Время словно поворачивается вспять, и мы возвращаемся на много лет назад. Когда мое мнение, пусть и детское, хоть что-то для него значило.
Обернувшись я вижу все тот же сосредоточенный взгляд отца, только в этот раз он положил напротив моего кресла карандаш. Мне все еще кажется, что я ослышался или просто виски ударило в голову. Десять лет вечных ссор, упреков, рухнувших надежд не дают до конца поверить в услышанное.
— Ты же сам прекрасно видишь каждый изъян и без моей помощи.
— Как оказалось не каждый, — хрипло отзывается отец и откидывает свой карандаш в сторону. — Твоя мать утверждает, что я безбожно слеп и не хочу замечать очевидного.
— Например?
Челюсть отца напрягается и он делает глубокий вдох.
— Что ты талантливый фотограф. Что я настолько погряз в своей работе и собственных целях, что теряю своих детей. Что я могу упустить момент, когда тебе больше не нужен будет отец и ты прекрасно со всем справишься сам. И что я пожалею об этом, но будет слишком поздно.
Отец поднимает голову и впервые за столько лет мы смотрим друг другу в глаза без желания что-либо доказать.
— И кажется с парой пунктов я действительно опоздал.
Я все еще стою на месте и сжимаю дверную ручку, с бешено колотящимся сердцем.
— Ты стал мужчиной, которому давно не нужно отцовское одобрение и помощь. Ты был рядом с сестрой, когда я воспринимал ее поведение, как обычный бунт против меня. Помог ей подняться и поддержал. Ты не просил денег, когда тебе было слишком сложно, а я был настолько горд, чтобы предложить тебе помощь.
Он невесело усмехается и складывает руки в замок.
— В этом мы с тобой и правда похожи. Я знаю, что нам еще предстоит долгий разговор, но я был бы не против начать с малого и приехать на твою выставку.
— В НьюЙорк? — глупо переспрашиваю я, вытаращив глаза.
— Если еще не поздно, то да.
Его голос звучит ровно и все же взгляд выдает нервозность и опасение. Похоже отец тоже не знает, чего от меня ожидать. Это первый наш разговор за столько лет.
— Нет. То есть да, приезжайте.
Отец кивает
— Тогда вернемся к чертежам.
Глава 47
Мира
Мы с мамой Богдана проходим в застекленную оранжерею и мне начинает казаться, что я готова выпрыгнуть из собственного тела. Сейчас я бы даже не возражала против компании Вики и ее вечной болтовни, лишь бы рядом оказался хоть кто-нибудь.
— Ты любишь цветы, Мирослава? — Анна Сергеевна нежно касается листьев неизвестного мне растения и оборачивается.
— Не могу сказать, что люблю, но и ничего против не имею. Дома у меня есть парочка цветов, уход за которыми вписывается в рабочий график.
Господи, что я несу?!
Анна Сергеевна улыбается.
— Присаживайся, — она подходит к круглому стеклянному столику по центру помещения и указывает на стул.
Мы устраиваемся рядом и мой пульс начинает зашкаливать.
— Понимаю, ты себя неуютно чувствуешь. Когда я была на твоем месте, то так нервничала, что показала себя не с самой лучшей стороны. Бабушка Богдана очень любила коллекционировать фарфоровые кружки, надо ли говорить, что я была так взвинчена, что разбила сразу три? — она смеется и откидывается на спинку стула.
— То есть если я что-нибудь разобью, то вы войдете в мое положение? — со смешком спрашиваю я.
— Безусловно. Несмотря на то, что я люблю свои цветы и никого сюда не пускаю, видеть улыбку собственного сына для меня гораздо важнее.
Чувствую, как к щекам приливает румянец, но все же мне становится легче.
Богдан описывал свою маму как милую и добрую женщину, которая похитит меня в первые же секунды нашей встречи и не отстанет пока не выведает все подробности нашей встречи. Он рассказывал о детстве и передрягах, в которых они побывали и как мама всегда их защищала. Но все же во мне присутствовал дикий страх перед этой встречей. Я привыкла к своим родителям, привыкла к их шуткам, поэтому находиться здесь, в совершенно новой для меня обстановке чертовски странно.
Глядя на этот большой дом, фарфоровые сервизы, хрусталь и дорогие машины я понимаю насколько наш мир с Богданом отличается. Здесь на семейном обеде присутствует официантка, а на десерт скорее всего что-то из высокой кухни. Я же привыкла к шумным разговорам на кухне, яркому смеху и разговорам до рассвета.
Пусть она с улыбкой на губах и теплым взглядом смотрит на меня, но все же я съеживаюсь и хочу прикрыть свои татуировки несмотря на то, что решила не притворяться.
— Знаешь, здесь я нахожу умиротворение, — Анна Сергеевна обводит взглядом цветы. — Сколько себя помню, я всегда любила ковыряться в земле, пересаживать цветы, подбирать нужный грунт, но это не значит, что все мои цветы выживали. Сначала Богдан с Викой отнимали все время.