Научиться дышать
Шрифт:
— Вы бы стали возиться с инвалидом? — задала неожиданный вопрос она и уже хотела было вернуть слова обратно, но Волков успел ответить.
— Не с любым инвалидом, естественно, но если это мой родственник или просто близкий человек, то конечно. Все же я считаю, что человек человеку не волк, иначе как бы наше общество смогло так долго продержаться? Моя бабушка сейчас болеет, я не отхожу от нее, когда у меня выходные. А уходя на работу, присылаю к ней сиделку.
— Ваши родители могут гордиться вами, — вновь улыбнулась Ирина, не заметив скользнувшей по лицу Ивана тени.
—
Они допили чай с печеньем, и Волков отметил про себя, как скромна и хороша была эта девушка. Не было в ней этого серого налета буржуазности, ржавчины, которую оставляют в душах людей деньги. Так просто угощает незнакомого парня чаем и болтает с ним обо всем на свете.
— Вас без костюма и не признать, — произнесла Ирина, удобно устраиваясь в своей коляске. — Я тогда подумала, что вы бизнесмен.
— Ничего подобного. Я всего лишь Ваня, прораб. Пытался в тот раз быть кем-то другим, но только не собой самим.
В кухне появился «доверенный» и велел следовать за ним в кабинет Вересова. Он помахал своей новой знакомой и услышал тихо вслед:
— Ваня мне нравится больше.
***
Дом Вересовых Иван покинул со счастливой улыбкой на губах. Анатолий Викторович предложил ему желанную должность и немного поднял зарплату, чтобы загладить тот небольшой инцидент.
Волков шагал к машине, которая должна была доставить его обратно, и не мог нарадоваться своей удаче. Она стреляет редко, но метко.
Из окна на втором этаже на него смотрели карие глаза. Ирина махнула ему на прощание и улыбнулась. Иван подмигнул ей и скрылся в салоне автомобиля.
Новая работа. Большие деньги. Большой город. Наконец-то он построит свой дом, посадит дерево и остепенится. Теперь-то с такими деньгами отбоя от поклонниц не будет. Возможно, и повышение дадут, если хорошо себя зарекомендует…
3
Не изобрели еще таких денег, которые могли бы согревать человеку душу так, как согревают любовь и теплота человеческого сердца.
Владимир Эдуардович Казарян
Все знают эту противную разновидность погоды: смесь ушедшего, но все еще тянущего к жизни слабые теплые руки лета и только вступившей в свои права осени, уже не щадящей и яростно бьющей тебя по щекам резкими порывами ветра. На улице блестели дороги пятнами луж, точно мазутные очаги на поверхности зеркального озера, подогреваемые по-летнему лучистым солнцем.
Ирина вздохнула и зашторила окно, напуская в кабинет отца темноты. Теперь так будет целый месяц: то дождь, то солнце. Одним словом - противная слякоть. Но какое дело ей? Ее ноги в любом случае не коснутся холодных луж, шелковистой травы, подошва сапога не наберет на себя листьев. И даже прибежать домой, кляня погоду на чем свет стоит, она не сможет… Мысли отмотали пленку времени назад и вызвали в памяти недавний инцидент с Иваном. Вот стыд какой!
— Дочка, о чем задумалась? — спросил отец, с головной болью растянувшийся на диване в кабинете. — Грустишь из-за болезни? Не печалься,
Девушка подъехала к дивану, который хранил так много чудесных мгновений детства. Она всегда была папиной дочкой. Еще малышкой, когда все ее любили и щипали за пухлые щечки, она частенько просиживала часами на этом диване цвета зрелой сливы, наблюдая за работой отца.
— Я верю, пап, — вздохнула она и сжала его ладонь. — Но порой так трудно верить. Кажется, что уже даже мама и Дарина поставили на мне крест. Даже… — Ирина с полсекунды колебалась, но все же сказала: — Даже Иван, твой новый прораб, ко мне лучше относится.
Мужчина приподнялся на диване, складывая руки за головой, и устроился на подлокотнике. Взгляд его мудрых глаз, повидавших достаточно, устремился к дочери. Он не мог не приметить юношеский румянец смущения на ее щеках или того пьянящего блеска в глазах, который она старалась скрыть от него.
— Что там с этим Иваном? Вы уже успели пообщаться?
— Только тогда, перед бизнес-центром, и в доме, когда он приехал к тебе на встречу. Он сказал, что не оставил бы своего родственника-инвалида одного.
— Милая, разве тебя кто-то оставил? — рука Анатолия Викторовича коснулась мягких волос дочери и задержалась на них на минуту, передавая ей всю свою силу и непоколебимую веру в лучшее.
— Мама не хочет со мной заниматься, — против воли пожаловалась Ирина, хотя она наказывала себе молчать и не распускать нюни. — И у Дарины всегда дела, даже когда она просто валяется в постели с планшетом.
Отец встал, хмурясь от подступающего громкими шагами стука пульса в висках, и подошел к столу. Плеснул в стакан воды и осушил его залпом, точно его мучило похмелье. Так оно и было. Это похмелье затянулось на всю жизнь, вызванное одним неправильным выбором.
— Что уж скрывать, ошибся я, дочка, энное количество лет назад. Ошибся…
— Ты о чем, папа?
— О твоей матери. Она всегда такой была: не от мира сего, избалованная дочка богатых родителей, капризная, легкомысленная. Не припомню и момента, чтобы в голове твоей матери хоть раз были серьезные мысли и намерения.
Ирине стало неловко оттого, что она явилась невольным свидетелем подобных откровений отца.
— Пап, не надо…
— Нет смысла скрывать очевидное. Родители мне буквально навязывали день и ночь ее кандидатуру: умная, красивая, богатая, лучше тебе не найти. И нам такой союз выгоден. Из всего этого на деле оказалось правдой последнее и про богатство. И то богатство постепенно пошло на убыль, когда я стал ее полностью обеспечивать как мать своих детей.
Отец поднял дочь с коляски и очень аккуратно переместил на диван. Ей полезна смена декораций, так сказать. Диван жалобно поскрипывал под весом хрупкой Ирины, которая не могла найти покоя ни в одной позе и постоянно ерзала и суетилась, выслушивая нелицеприятные высказывания о родной матери. От обивки дивана до сих пор исходил тонкий запах кожи, щекоча своим дорогим, изысканным ароматом ноздри. Ирина провела рукой по темной коже и про себя вздохнула: грустно.
— И что же делать, пап?