Научиться дышать
Шрифт:
— Ненавижу их. Ненавижу, — зло выплюнула Ирина, размазывая слезы по промокшим, точно картонка, щекам.
— Кого, милая?
— Свою якобы семью! Папа не видит этого кошмара, того, что они со мной сделали. Папа ничего не видит.
— Он все видит, Ириша. Только не может никак тебе об этом сказать, и помочь тоже не в силах. Что там с твоей семьей?
— Думаю, с ними все прекрасно. Мать так и осталась змеюкой, с которой яд стекает литрами. Дарина… не знаю, ей, скорее всего, все так же по барабану мое существование.
— Почему ты сейчас одна? Где они?
— Где они могут быть? В особняке, как и полагается богатым и всемогущим.
Ее тело сотрясалось в душевных рыданиях. Щеки обсохли, глаза словно выцвели. Карина такая теплая, родная, такая близкая. Пусть она никогда не покинет ее жизнь. Пусть живет на каком угодно острове, но останется в ее жизни лучиком средиземноморского солнца.
— У меня в голове мыслей даже никаких не осталось. Вообще голое поле было. Я будто наслушалась проповедей сектантов, только вместо квартиры, переписала на них свою жизнь. Мамаша моя, конечно, не ожидала, что разложенный пасьянс принесет ей проигрыш, а не победу. Но Сережа оказался не таким дураком, как она думала. Ему ни я, ни благополучие моей стервозной семейки даром были не нужны.
— Что он сделал?
— Точно не знаю, так как несведуща в этих делах. Однако сети магазинов и дела всей жизни моего отца не стало. Сергей захватил власть в компании и провел, как это говорится, реорганизацию. Смел к чертям все, что было построено годами моим отцом! — Кулаки Вересовой хрустнули и разжались. В своей ярости она была абсолютно беспомощна. — Все, Карина! Все! Больше нет «Вересковых полей». Не знаю, что он сделал с бизнесом отца. Вроде какие-то клубы или рестораны хотел. Плевать. Он построил свой бизнес на моих костях.
— Ты сегодня сильна в выражениях как никогда.
— А это не образное выражение, не литературный прием. Это правда. Он заложил в фундамент мое здоровье, мою жизнь.
— Ты про бесплодие? — задержав дыхание, спросила Карина.
У нее кровь стыла в жилах при мыслях об этом… об этом ужасе. В ней сейчас жил маленький человечек. Кто бы что ни говорил, а это не плод и не какой-то там ничего не значащий эмбрион, а человек! С первого дня зачатия это человек внутри нее, живой и имеющий право на жизнь. А Ира не могла отныне никогда узнать этого волшебного чувства единения с частичкой себя. Ей уже никогда не почувствовать особыми материнскими рецепторами биение маленького сердечка, движение крохотных ручек и ножек. Страшнее наказания для женщины еще не изобрели.
— Мы приехали во Францию. Он хотел объединиться с Марком. Слава богу, брату хватило ума не делать роковой шаг к этому подлому зверю.
— У Марка все хорошо? Почему ты тогда не попросила у него помощи?
— Мне не хватило смелости прийти со своей грязью к порогу его чистого дома. Он не обязан подметать за мной, если я дура.
— Ты правда дура. Близкие люди на то и нужны, чтобы прикрывать тылы, когда мы проиграем свой бой. Ничего постыдного нет в том, чтобы обратиться за помощью. Всем нам рано или поздно придется отправлять сигналы SOS. Жизнь всех потопит.
— В общем, я опять не знаю, как это произошло. Я как бестолковый ребенок, выброшенный в жизнь. Самой страшно и тошно (от себя же). Я забыла о контрацепции, или что-то в моей голове сдвинулось, или кусок мозга отвалился. Я не знаю, но я забеременела от него почти сразу же. Можешь представить
—А ты как отреагировала?
— Как и любая девушка — наивно. Все мы матери от рождения, и ненависть к ребенку в любом случае пройдет. А мужикам… им плевать на детей. Они же самцы, черт бы их побрал, полигамные ублюдки. Их дело засеять поле и лететь дальше, а урожай собирать уже приходится женщине.
— Он заставил тебя сделать аборт?! — шокированно прошептала Карина, и ее рука метнулась к животу. Дыхание участилось; она воспринимала все слишком близко к сердцу.
— Нет. Но поскольку ему было фиолетово на меня, его занимало только отжатие бизнеса моей семьи – о ребенке он не думал. У меня был постоянный стресс, плитами давивший на меня. Его рядом не было вообще, только равнодушие, которое он и не пытался скрывать. В общем, моей первой беременности было не суждено закончиться хэппи-эндом. Случился выкидыш, — она почти не дышала, не нуждаясь в воздухе, так как внутри, где-то в горле, чертов кислород взрывался едким пламенем. — Кое-как этого ребенка выскоблили из меня, — речь девушки прервалась; нехватка воздуха жгла легкие до слез. — А я думала, что сейчас подходящее время, что у нас все будет: будет семья. Однако все, что у меня в итоге осталось — это боль воспоминаний о том, как врачи по кусочкам выбрасывали в медицинскую урну моего первого и последнего ребенка.
Боль жгла ее раскаленной кочергой, хлестала плетьми с шипами, колола наспех заточенными палками. Она произнесла это во всеуслышание, сказала в первую очередь себе самой то, от чего бежала со всех ног три года.
— Я сама убила своего ребенка. Не он, — всхлипнула Ирина и отодвинулась от Карины. — Надо было думать головой, от кого беременеть. Думать головой! Я не имею права сидеть рядом с тобой. Я отброс. Чудовище. Монстр.
Никто на этом свете не обладает таким могуществом, чтобы вложить в нашу ладонь пистолет и выстрелить. Только мы сами. Ни один демон не будет сильнее нас, если только мы сами не наделим его силой.
Карина, несмотря на шок и потрясение, все равно притянула подругу к себе и стерла слезинки со своих щек.
— Не говори так, Иринка. Я скоро утону в слезах. Боюсь думать, как больно тебе сейчас.
— Как бы то ни было, а я все заслужила. Заслужила смерть, такую же страшную, какой умирал мой ребенок.
— Врачи что-то напутали, совершили ошибку? Почему бесплодие?
— Потому что это была моя первая беременность, которую прерывать крайне нежелательно. Даже естественным путем, так скажем. Ну и врачам было глубоко все равно на очередную идиотку, которой жалко десяти долларов на презервативы или лишних пяти минут, чтобы хорошенько обдумать свое решение рожать.
Ни один мужик не будет думать о контрацепции заранее. Им чихать на это. Ребенок навсегда останется с матерью. Или боль от убийства, как сейчас модно цинично говорить, плода.
— Я впала сначала в легкую депрессию, но никому не было дела до меня. Сережа бросил меня, открыл все двери и окна, приглашая покинуть его счастливую, беззаботную, полную денег жизнь. Конечно, он не законченный урод — дал мне денег. И я улетела в Россию. Снова в Москву. Здесь начался ад на Земле. Моя Земля горела в пожирающем все вокруг огне; я была уверена, что долго не протяну. Открылось кровотечение, в больнице сказали, что я больше не могу иметь детей.