Навь и Явь
Шрифт:
– Тихо, тихо, Витязь! – Воевода потрепал скакуна по шее. – Осторожно ступай, береги Берёзку… Не растрясло тебя, милая?
– Ничего, терпимо… Это Витязь хочет тебе сказать: «Отпусти Берёзку в Белые горы», – усмехнулась девушка.
Брови Владорха удивлённо поползли кверху, потом нахмурились.
– Ты и со зверями разговаривать умеешь? Или шутишь?
– Не до шуток мне, господин. – Пальцы Берёзки ворошили льняную гриву красавца-коня, и тот отвечал ласковым пофыркиванием.
– Вот
Обратный путь прошёл в молчании, только копыта гулко цокали, да сбруя позвякивала. Воевода в тяжёлом раздумье морщил лоб: видно, непривычно ему было подчиняться слову женщины в военных вопросах. Однако, ссадив Берёзку во дворе с седла, он молвил:
– До завтрашнего утра подожди. Подумаю, как тебе помочь.
А Соколко на прощанье добавил:
– Ежели что, я сам с тобой отправлюсь, голубка.
Весь остаток вечера Берёзка пряла свою боль-волшбу и кормила сияющей нитью жадно раскрытые горлышки кувшинов. Тихо и сумрачно стало в доме, и в мастерской никто не работал, словно злой язык военной угрозы слизнул всю радость, все звуки, весь свет; из-за гнетущей темнеди, царившей днём и ночью, запасы масла и лучины для освещения таяли со стремительностью вешнего снега. Младшие сестрицы Первуши, Влунка и Доброхва, по-мышиному затаились за вязанием, украдкой утирая слезинки. Распустив по домам работников, Стоян сидел в горнице над миской с остывшей кашей, а его супруга скорбной тенью скользила по дому.
– Не ездила б ты никуда, дитятко, – в который раз вздохнула она, присаживаясь подле Берёзки и устремляя на неё налитый мольбой и слезами взгляд; голос её дрожал горько, с ломкой, как сухой стебель, усталостью. – Опасно… Вороги кругом, как волки, рыщут. Первуши не стало – только не хватало нам с отцом и тебя потерять!
– Не потеряете вы меня, матушка, – с кроткой улыбкой ободряла её Берёзка. – У врага – сила, а у меня – волшба да хитрость. Доберусь я до Белых гор невредимой, вот увидишь. Поверь, необходимость в том есть великая. – И, приподнимая со своего сердца краешек тайны, добавила: – Да и душа моя рвётся туда.
Слепая бесноватая ночь швыряла в окна снег вперемешку с дождём, в порыве сокрушительной ярости рвала с яблонь в саду осенний убор и сбивала с веток позднеспелые плоды. В дрёме привиделся Берёзке рассвет – ясный, умытый и румяный, и вздрогнула она всей душой, пробуждаясь… Увы, всё тот же густо-дымный сумрак стоял над городом, и не было ему конца и края, будто кто-то навеки заковал небо в стальной панцирь.
А у крыльца стояла золочёная колымага, запряжённая четвёркой гнедых. Дюжина вооружённых всадников, привлекая испуганное внимание соседей, ожидала на улице, а с козел Берёзке улыбался удалой возница – Соколко.
– Собирайся, родная, поедем с ветерком! Ничего лишнего не бери: всё, что понадобится в дороге, в сундуках и узлах сложено – воевода о том позаботился. Оденься только потеплее: путь неблизкий, а погода не летняя.
Всполошилась Милева, выскочил на крыльцо бледный и мятый со сна Стоян, а Берёзке оставалось только сундучок с травами в колымагу перенести. Взяла она с собой и готовый отвар от
– Ох, куда ж ты, родненькая, подалась-то?! – запричитала свекровь. – Как же мы без тебя?…
Кололи слёзы Милевы сердце Берёзки, ложились горьким грузом на плечи, только не могла она сидеть дома: строгим, светлым воином маячил впереди долг, принятый ею на себя, да далёкий зов прохладных, как горный ручей, глаз не давал покоя. Омытая горем, словно талой водой, душа зябла на ветру, но обрела крепкие крылья бабулиного дара.
– Ну, ну, матушка, не горюй, – быстро шептала Берёзка, гладя мать Первуши по вздрагивающим плечам и мокрым щекам, покрытым сеточкой ранних морщин. – Пряжи вам немножко оставила – обнесите дом, ежели что.
– Не уезжай, мне боязно без тебя! – хныкал Драгаш, цепляясь за её подол.
– За солнышком красным я поехала, чтоб вернуть его в небо над родной землёй, – поцеловав братца и причесав ему на прощанье своим гребешком волосы, сказала Берёзка. – Враги, вишь, украли его да где-то спрятали; надобно его разыскать, чтоб светило оно всем людям на радость. А ты смотри – веди тут себя хорошо, бабулю с дедулей слушайся и береги их!
Заколов брошкой под подбородком чёрный платок, она подхватила корзинку с пирожками, которую убитая горем свекровь всё ж таки сунула ей, вскарабкалась на высокую подножку колымаги и устроилась на обитом атласной тканью сиденье.
– Боско! – позвала она.
Память мальчика хранила драгоценные, но опасные слова заклинания для закрытия Калинова моста. Почему они не сработали у сестёр-ведуний и их дочерей? Почему обернулись против них самих? В Белых горах Берёзка надеялась найти ответы. А паренёк с заячьей прыткостью вскочил в повозку и уже с сиденья помахал Драгашу:
– Не реви, малой. Привезём мы солнышко назад!
«Ребятушки, вот, принесла вам покушать… Да не деритесь, всем достанется!»
Расстроенная и озадаченная Берёзка выкладывала съестное из корзины на стол, около которого толпились голодные ребята. Исчезновение Зайца и Дарёны странным образом совпало с убийством воровского главаря Ярилко: того зарезали прямо возле корчмы, полной посетителей, но никто, как водится, ничего не видел и не слышал. Сыщики допросили с пристрастием всех тамошних завсегдатаев; дознание велось жёстко – кто-то из забулдыг даже не вернулся из кровавых застенков, однако ничего в этом деле не прояснилось. Потом какой-то пьянчуга под нестерпимыми пытками сознался, что зарезал Ярилко, имея перед ним огромный долг, которого не мог отдать. Горожане живо обсуждали всё это, и Берёзка, бродя по рынку, наслушалась достаточно, но внезапное бегство главного кормильца беспризорников, Зайца, лежало на этой путаной картине странным и жгучим пятном. Не мог он… Вернее сказать, не могла она без причин покинуть Гудок, бросив ребят на произвол судьбы. Впрочем, пострелята сами были не промах: где-то подворовывали, где-то попрошайничали, а несколько самых старших пошли честной стезёй, устроившись на работу, но не забывали о своих младших товарищах.