Наваждение
Шрифт:
– А с девушками знакомство водите?
– спросил Франсис.
– У меня есть невеста, - сказал Клейтон.
– Конечно, при моей молодости и безденежье трудно рассчитывать на то, чтобы к этому относились серьезно, уважали и так далее, но я летом немного заработал на стрижке газонов и купил ей изумруд - искусственный. Мы с Энн Мэрчисон поженимся, как только она окончит школу.
Франсиса передернуло. И точно серым светом, идущим из померкшей души, одело все: Джулию, Клейтона, стулья - и показало во всей их настоящей
– Мы создадим с ней большую семью, - продолжая Клейтон.
– У Энн отец горький пьяница, и у меня тоже были в жизни передряги, и мы поэтому хотим иметь много детей. О мистер и миссис Уид, Энн чудесная, и у нас с ней столько общего. У нас одни и те же вкусы. Мы с ней и рождественские открытки в прошлом году, не сговариваясь, одинаковые выбрали, и у нас обоих аллергия к помидорам, и брови у обоих сросшиеся. Ну, спокойной ночи.
Джулия проводила его до дверей. Когда она вернулась, Франсис сказал, что Клейтон лоботряс и ломака и от него дурно пахнет.
– Ты уж чересчур, - сказала Джулия.
– Он ведь мальчик еще, надо быть к нему снисходительнее. Ты и в других случаях, я замечаю, становишься невыдержан и нетерпим. Миссис Райтсон пригласила весь Шейди-Хилл к себе на годовщину, а нас не позвала.
– Жаль, жаль.
– А сказать, почему не позвала?
– Скажи.
– Потому что ты ее оскорбил.
– Так ты знаешь, оказывается?
– Мне Джун Мастерсон сказала. Она стояла у тебя за спиной.
Джулия прошла мимо дивана мелкими шажками; Франсис знал, что эти шажки у нее - признак гнева.
– Да, я оскорбил ее, Джулия, и притом намеренно, Не терплю я ее "годовщин" и рад, что она не позовет нас больше.
– А об Элен ты подумал?
– При чем тут Элен.
– Именно миссис Райтсон решает, кого приглашать на балы.
– И Элен, чего доброго, не станут приглашать?
– Да.
– Об этом я не подумал.
– Конечно, где тебе подумать!
– воскликнула она, погружая кинжал по рукоять в эту щелку в его броне.
– Меня просто бесит глупая твоя бездумность, которая калечит всем жизнь.
– Я еще никому не искалечил жизни.
– В Шейди-Хилле все решает миссис Райтсон, уже сорок лет решает. И в таком обществе, как здешнее, ты смеешь распоясываться, позволять себе наглости, вульгарности и оскорбления.
– Манеры у меня самые светские, - сказал Франсис, пытаясь обратить все в шутку.
– Черт бы побрал твои манеры, Франсис Уид, - бросила Джулия ему в лицо, точно плевок.
– Я годами создавала то общественное положение, которое мы здесь занимаем, и я не стану молча смотреть, как ты его разрушаешь. Когда ты поселился здесь, то понимал ведь, что нельзя будет жить пещерным медведем.
– Должен же я выражать свои симпатии и антипатии.
– Антипатии можно скрывать. А не ляпать по-ребячьи, что и когда
И тут Франсис совершил поступок, не столь уж, в конце концов, необъяснимый, ибо от слов Джулии вырастала между ними такая мертвяще глухая стена, что он задохнулся, - он ударил ее в лицо. Она пошатнулась, но секундой позже словно успокоилась. Пошла наверх, в спальню. И дверью не хлопнула. Когда через несколько минут Франсис вошел туда, она укладывала чемодан.
– Джулия, прости меня.
– Это уже не имеет значения, - ответила она. Присев на корточки у чемодана, она плакала.
– Да ты куда собралась?
– Не знаю. По расписанию в одиннадцать шестнадцать есть электричка. Поеду в Нью-Йорк.
– Никуда ты не поедешь.
– Оставаться здесь я не могу. Это мне ясно.
– Я прошу прощения за инцидент с миссис Райтсон и за...
– Не в миссис Райтсон дело.
– А в чем же?
– Ты меня не любишь.
– Нет, люблю.
– Нет, не любишь.
– Я люблю тебя, Джулия, и я хочу, чтобы у нас было как раньше, чтобы была нежность, и веселье, и тайна, но в доме у нас так людно теперь.
– Ты меня ненавидишь.
– Нет, Джулия, нет.
– Ты и сам не знаешь глубины своей ненависти. Она, видимо, подсознательная. Ты не понимаешь, как ты ко мне жесток.
– Жесток?
– Этими жестокостями твое подсознание выражает свою ненависть ко мне.
– Какими жестокостями?
– Я терпела их, не жалуясь.
– Назови их.
– Ты не сознаешь, что делаешь.
– Назови же их.
– Твоя одежда.
– То есть?
– То есть твоя манера разбрасывать всюду свою грязную одежду, чтобы этим выразить подсознательную ненависть ко мне.
– Не понимаю.
– Грязные носки, грязные пижамы, и грязное белье, и грязные рубашки! Она встала с корточек, приблизила к нему лицо; глаза ее сверкали, голос звенел от волнения.
– Я говорю о том, что ты так и не приучился ничего вешать, класть на место. Так все и оставляешь на полу, чтобы унизить меня. Ты это нарочно!
– Она упала на постель и зарыдала.
– Джулия, милая!
– сказал он, но, чуть только коснулся ее плеча, она вскочила.
– Оставь меня. Я должна уехать.
– Она прошла мимо него к шкафу, вынула оттуда еще платье.
– Я не беру ничего из подаренного тобой. Оставляю и жемчуг и норковый жакет.