Наваждение
Шрифт:
Эмфизема. Для Ники это было лишь слово, и оно не звучало так страшно, как «рак», но теперь она поняла, какой беспощадной может быть и эта болезнь.
С помощью Бена Даффи она старалась следовать предписаниям сестры. Всячески выказывала Ральфу свою любовь. Она бегала по магазинам и готовила крепкие бульоны, уговаривая дедушку поесть, когда у него не было аппетита. Она меняла ему постель и взбивала подушки. Она читала ему вслух, в основном Хемингуэя. Когда у него были силы, она ходила с ним по дому или по берегу, чтобы восстановить циркуляцию кислорода. Он много спал,
Ральф становился все слабее, и Ники теперь спала в кресле у его кровати. В воскресенье после восхода солнца он попросил Ники подойти к нему поближе. Она встала с кресла и обняла его.
— Я вижу ее… прошептал он. Моника… она была здесь, Ники. Она улыбалась тебе. Она сказала… она сказала… — После этих слов сердце его перестало биться, и Ральф Сандеман навеки успокоился.
Врач установил, что причиной смерти явилась остановка сердца, но Ники чувствовала себя так, как будто она тоже виновата.
Заупокойная служба состоялась в маленькой церкви недалеко от дома, где жил и умер Ральф. На ней присутствовали Ники, Бен и несколько других соседей. Каждый сказал прощальные слова. Все говорили о том, что Ники осветила последние годы жизни Ральфа. Она поблагодарила Бена за то, что он ей позвонил, за то, что дедушка умер не в одиночестве.
После короткой службы Ники преклонила колени перед гробом. Смерть смягчила черты Ральфа. Его старое лицо казалось спокойным и умиротворенным, но Ники чувствовала тяжелый груз горя.
— Время, сказал распорядитель похорон, — мы скоро закроем гроб, мисс Сандеман. Нас ждут на кладбище.
— Могу я побыть с ним еще одну минуту? Наедине?
— Конечно, пробормотал он.
Ники открыла сумку и достала оттуда фотографии, которые она подарила дедушке на Рождество, на этих фотографиях они выглядели как настоящая семья. Она бережно положила подарок в гроб.
— Прощай, дедушка, — прошептала она, надеясь, что где бы ни находился Ральф, он не будет одиноким. А может быть, он там найдет свою потерянную любовь.
Глава 28
Пока Ники ехала к ферме Риверсов, она включила радио, и удивилась, услышав голос Уилла, который пел «Темная сторона сердца». В списке хитов страны эта песня стояла под номером девятнадцать, хотя в Виллоу Кросс значилась под номером один. Местные диск-жокеи крутили ее утром, днем и вечером.
Слушая по радио песню, Ники впала в меланхолию, как будто перед ней опять стали закрываться двери. Какое это имеет значение, спрашивала она себя. Алексей был более внимателен, чем когда-либо, звонил два или три раза в неделю, приезжал навестить ее, как только это ему позволяла работа. А Уилл всегда какой-то не тот для нее; с пришедшей известностью он стал для нее опаснее. Он всегда был любимцем местных женщин, сейчас же у него был сонм поклонниц, которые писали ему письма, посылали поцелуи, делали интимные подарки, от которых Чармейн Риверс
Когда она повернула к дому Риверсов, то заметила трех маляров, работающих над фасадом дома. Итак, Уилл выполнял свое обещание Чармейн, подумала Ники, вопреки заявлениям, что успех его песен — лишь счастливая случайность и что ничего от этого не изменится.
Когда она постучала в дверь, ей открыла сиделка, еще одно новое лицо в доме Риверсов. Ники проводили на кухню, где Уилл и его мама пили кофе с пирогом. Уилл удивился, увидев ее, но Чармейн приветливо улыбнулась и пригласила Ники к столу.
— Сейчас как раз время десерта, дорогая, — сказала она, — это мой особенный воскресный черничный пирог.
Ники согласилась съесть кусочек пирога и выпить чашку кофе.
— Вы хорошо выглядите, — сказала она Чармейн, которая была в приподнятом настроении.
— Скажите это ему, — ответила Чармейн, указывая на сына. — Он, кажется, думает, что за мной нужно присматривать.
— Я никогда не говорил этого, — запротестовал Уилл, — я просто сказал, что спокойнее себя чувствую, когда знаю, что кто-то постоянно есть в доме.
— Я говорю, что лучше бы ты тратил свои деньги на себя, Уилл Риверс. Купил бы тех лошадей, о которых всегда мечтал. — Повернувшись к Ники, Чармейн сказала:
— Почему вы не вразумите моего мальчика? Пусть радуется жизни. После смерти отца он только и делал, что работал.
Ники покраснела, смущенная предположением Чармейн, что Уилл ей доверяет, но ничего не сказала.
— Я не устаю повторять маме, что музыкальный бизнес — это не то, что земледелие, возразил Уилл. — Это как дым. Ты видишь его перед собой, а через минуту его уже нет.
— Как ты можешь так говорить, Уилл? — спросила Чармейн. — После того как тебя пригласили петь в Опри?
— Ты собираешься в Опри? — спросила Ники, которую больно задело то, что она услышала новости о последних успехах Уилла от Чармейн.
— Опри — это большая честь, — ответил Уилл, глядя на мать. — Я буду помнить это всегда. Но это не означает, что кто-то будет помнить Уилла Риверса через несколько лет.
— Чепуха, — настаивала Чармейн, — ты просто скромен, Уилл. Я знаю, что твой отец ненавидел грех гордыни, но ведь нет ничего плохого в том, чтобы радоваться своим успехам. После твоей поездки все…
— Поездки? вмешалась Ники. Какой поездки? Чармейн перевела взгляд с сына на Ники, будто только что поняв, что в их отношениях что-то изменилось.
— Поездки с Лореттой Линн, — медленно сказала она. — Разве Уилл не говорил вам? Я думала, он сообщил вам, вы ведь были такими хорошими друзьями…
— Это еще не точно, защищаясь, произнес Уилл, — мне все-таки не хотелось бы оставлять маму одну, оставлять ферму.
— Если ты не согласишься, тогда ты просто дурак, Уилл Риверс, — заявила Чармейн, и ее щеки порозовели от негодования. — Если ты любишь что-то, то протягиваешь руку и берешь это, а не ждешь, пока все пройдет мимо!