Навеки моя
Шрифт:
– Немедленно ступай наверх, Причард, ты только задерживаешь меня, – как только его шаги затихли вдали и дверь в кухню закрылась, она встряхнулась, закончила туалет и отправилась наверх.
Как Причард и обещал, он был в кровати. Лампа еле-еле светила, но она все-таки рассмотрела, что он был обнажен до пояса; остальное скрывали простыни.
– Ты не мог бы погасить свет? – сказала она.
– Зачем? – спросил он хнычущим, мальчишеским голосом.
– Пожалуйста! Я не привыкла раздеваться перед мужчинами.
– Я надеюсь, что это так и есть.
Неохотно он сделал
– Ты не могла бы снять ее? – спросил он.
Она едва не нагрубила ему в ответ, но сдержалась. Какое это имеет значение, обнажена она или нет? То, что должно произойти, от этого не изменится, и его нежеланное вторжение в ее тело не станет более приятным. Поэтому она сняла рубашку и постаралась стерпеть, когда его руки грубо начали шарить по ее телу, как старалась вынести запах у него изо рта – перегар от выпитого вина. Она затаила дыхание и мысленно перебирала различные семейства птиц.
«Accipitridae, хищники, ястребы, луни».
Причард стиснул ее грудь, и она судорожно вздохнула от боли.
«Alaudidac, жаворонки».
Он стукнулся носом о ее нос, пытаясь поцеловать ее. Ее губы уже ныли от его болезненных укусов, внутренняя поверхность губы кровоточила, но она подавила желание отвернуться. Он елозил языком по ее губам, и она почувствовала, как ее выворачивает наизнанку.
Почему прикосновения Причарда были так отвратительны, тогда как Бартоломью вызывал у нее восхитительные ощущения? Была ли в этом повинна только грубость Причарда? Не следует ли ей попросить его вести себя нежнее? Но она промолчала, чувствуя себя виноватой оттого, что хотела видеть на его месте Бартоломью.
А он уже раздвигал ей ноги и карабкался на нее.
«Caprimulgidae, козодои. Cathartidae, хищники нового мира. Certhiidae, chamaddae, diomedeidae». Латинские названия стучали у нее в висках, все быстрее и быстрее, но она по-прежнему не могла отрешиться от страха и отвращения.
Рука, шарившая у нее между ногами, не ведала нежности. У нее было такое ощущение, как будто хищник рвал когтями ее плоть.
– Ты сухая, – выдохнул ей в ухо Причард, и в его устах это прозвучало как обвинение. – Дядя Барт говорил, что ты должна быть влажной.
Узнать о том, что Бартоломью обсуждал с Причардом ее интимные тайны, было еще больнее, чем терпеть неопытные руки своего мужа. Она подавила готовые вырваться рыдания.
– Дядя Барт сказал «не спеши», но я не могу, – произнес он каким-то скрежещущим голосом, тяжело
– Прости меня, – судорожно выдохнул он. – Я должен… – Его напряженная плоть искала вход. Он мычал и стонал, пытаясь ворваться внутрь ее, толкаясь в неподдающуюся преграду ее девственности.
Эри прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться. Боль была сильнее, чем она ожидала. Смущение и унижение только усилили ее страдания, и ей захотелось закричать. Причард застыл. Громкий, пронзительный стон вырвался у него из горла. По ней потекла вязкая жидкость. Обессиленный, он навалился на нее и замер. В тишине по ее щекам потекли слезы, и Эри возблагодарила Господа.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Полночь. Небо было таким черным, что невозможно было разобрать, где оно кончается и начинается вода, а также где кончается вода и начинается суша.
Бартоломью покинул башню маяка, вверив ее попечению Сима, и начал подниматься по лестнице на вершину утеса. Ветер вцепился в его дождевик, хлопая полами тяжелой, промасленной ткани по ногам. Подобно фокуснику, порыв ветра раздул его капюшон. Он почувствовал, что капли холодного дождя бьют его в лицо, но продолжал идти.
Ничто не имело значения: ни дождь, ни ветер, ни, в первую очередь, он сам. Он был ничем, даже меньше, чем ничем. Он больше не хотел родиться заново, он хотел перестать существовать.
Он поскользнулся на мокрой деревянной ступеньке и начал падать. Инстинктивно схватился руками за поручни и сумел удержаться, но при этом больно ударился коленом о ступеньку. Он приветствовал боль. Она позволила отвлечься от видений и образов, преследовавших его.
Видения Эри – и Причарда.
Ветер дул так яростно, что ему пришлось изо всех сил держаться за канат, натянутый вдоль вымощенной деревом дороги к домам. Он сморгнул капли дождя с ресниц и провел ладонью по мокрому лицу. Далеко впереди, по меньшей мере за тысячу миль, возникло крошечное пятнышко света. Его дом? Или дом Эри? Может, это горел свет в окне ее спальни? Ее и Причарда?
Резкий порыв ветра свалил его на колени. Он подался назад и несколько секунд балансировал на краю деревянного помоста, прежде чем ему удалось выпрямиться, держась за канат. Старый Сим предупреждал его, что снаружи – ад кромешный. Старый морской волк сказал: «Тебя легко унесет ветром с утеса, и ты утонешь в бушующей черной бездне». Край обрыва был в двадцати пяти футах от него. Каким искушением было просто сделать несколько шагов, и шторм навеки заглушит его боль!
Не помня себя, Бартоломью дошел до ограды. Калитка тихонько скрипнула, когда он открыл ее. Луч света, который и помог ему дойти до дому, исходил от его собственного порога. Соседний дом помощника смотрителя был погружен во тьму. Бартоломью обошел дом и подошел к его северной стороне, откуда он мог видеть окна спальни. Они тоже были темны. Он долго стоял там, глядя в темные окна и от всего сердца желая, чтобы ветер в эту ночь был еще сильнее.