Навеки твоя Эмбер. Том 1

Уинзор Кэтлин

Театры позакрывали, майские деревья [10] срубили. Благоразумные женщины убрали подальше свои яркие наряды из атласа и бархата, спрятали маски и веера, пышные накладные букли и шиньоны, прикрыли глубокие декольте на платьях и больше уже не решались прикоснуться к румянам или помаде из страха попасть под подозрение в симпатиях к роялистам. Даже мебель стала более строгой.

Целых одиннадцать лет Кромвель правил этой страной. Но в конце концов Англия обнаружила, что и он смертен.

10

В честь праздника начала

весны — он отмечается в первое воскресенье мая — англичане украшают цветами майские деревья, вокруг которых танцуют пришедшие на праздник.

Весть о его болезни мгновенно разнеслась повсюду, и у ворот дворца собралась большая толпа взволнованных горожан и солдат. Страну охватил ужас. Люди помнили о годах хаоса во время гражданской войны, когда банды вышедших из повиновения солдат мародерствовали по всей Англии, бесчинствовали на фермах, врывались в дома, грабили, уводили скот, а тех, кто оказывал сопротивление, убивали. Люди не хотели, чтобы Кромвель выжил, но при этом страшились его смерти.

В ту памятную ночь поднялась буря, мощь стихии все возрастала, пока не достигла такой силы, что сдвигала дома с фундаментов, выдирала деревья с корнем, сносила башни и разрушала шпили на церквах. Такая буря означала только одно: сам Дьявол явился за душой Оливера Кромвеля. Он же вскричал, охваченный ужасом: «Что может быть страшнее попасть в руки живого Бога!»

Буря пронеслась по всей Европе, она бушевала всю ночь и весь следующий день, и когда в три часа пополудни Кромвель умер, она еще продолжала опустошать остров. Тело Кромвеля сразу же забальзамировали и спешно захоронили. Но его сторонники нарядили восковое изображение лорда-протектора в королевские одежды и установили в Сомерсет-Хаусе [11] . А на похоронах люди с издевкой швыряли отбросы в его герб.

Но никто не мог занять место Кромвеля, поэтому почти два года в стране царила полуанархия. Его сын, которого сам протектор назначил наследником, не обладал способностями отца, и военные вскоре отделались от него, к его собственному облегчению. Сразу же началась грызня между пехотой и кавалерией, между ветеранами и рекрутами, и казалось, что гражданская война неизбежна. Страну охватило отчаяние. Страшно было вновь проходить через все ужасы безвластия, от которого ничего хорошего люди не получили. Поэтому они стали уповать на монархию как на единственный путь к избавлению от страданий.

11

Сомерсет-Хаус — большое здание на берегу Темзы; в нем размещается Управление налоговых сборов и некоторые другие государственные учреждения.

Генерал Монк, который прежде служил Карлу I, а позже переметнулся на сторону Кромвеля, после смерти короля прошел маршем от Шотландии и занял столицу страны. Хоть он и был солдатом, но твердо верил, что армия должна подчиняться гражданским властям, и он решил освободить страну от рабского подчинения военным. Он терпеливо ждал проявления народной воли, а потом, когда убедился, что сопротивляться роялистскому влиянию, охватившему все слои общества, неразумно, он присягнул Карлу Стюарту. Созвали свободный парламент, и король направил ему письмо из Бреды, объявив о своих благожелательных намерениях. Так Англия еще раз стала монархией по желанию всего народа.

Лондон наводнили роялисты, которые приехали сюда вместе с женами и детьми. И если в городе кто-то и оставался недовольным возвращением его величества, то он молчал и прятался. Постепенно к людям вернулась способность смеяться и радоваться жизни. Всякую сдержанность отбросили. Нарочито скромная одежда и благочестие рассматривались

как проявление симпатии к пуританам, а такие симпатии старались не выказывать перед ярыми сторонниками короля. Мир совершил сальто-мортале, и все, что считалось грехом вчера, стало добродетелью сегодня.

Но это было не просто желанием выглядеть лояльным, временной эйфорией из-за возвращения монархии, радостью по поводу освобождения от гнета. Нет, причина лежала глубже. Долгие годы войн разрушили семьи, расшатали старые устои и обычаи. И сейчас наступала новая жизнь, превосходная и блистательная, но в то же время вульгарная, веселая и грубая, элегантная и бесстыдная.

29 мая 1660 года, как раз в день своего тридцатилетия, король Карл II въезжал в Лондон.

Закончилось пятнадцатилетнее изгнание, скитания из одной европейской страны в другую, — и везде он был нежеланным, ибо политики старались установить отношения с убийцей его отца. Сейчас наступил конец нищете, прозябанию в полуголодном состоянии и зависимости от милости благодетелей. Наступил конец бесплодным попыткам вернуть себе королевство, которые длились более десяти лет. И самое главное, конец унижениям и глумлению со стороны тех, кто был ниже его по рангу, да и во всем остальном. Наконец-то он перестал быть человеком без родины и королем без короны.

День стоял ясный и безоблачный, сверкало солнце, и люди говорили друг другу, что это — хорошее предзнаменование. От Лондонского моста до Уайтхолла, по всему пути следования кортежа, на каждой улице, балконе, у каждого окна и на крышах скопились люди. И хотя начало процессии ожидалось только после полудня, к восьми утра уже яблоку негде было упасть. Воины ополчения, нее двенадцать тысяч человек, образов когда-то они сражались против Карла I, но теперь получили приказ сдерживать толпу, чтобы мог проехать его сын.

Все вывески пестрели майскими цветами, на улицах появились арки из боярышника, над входами многих домов зеленели ветки дуба. Из окна в окно протянулись гирлянды из цветов, украшенные яркими лентами и ярко начищенными, сверкающими на солнце серебряными ложками. Из окон зажиточных горожан свисали красивые "гобелены и золотые, алые и зеленые знамена, а на крышах домов победнее красовались флаги. Рекой лилось вино, и во всех церквах города непрестанно звонили колокола. Потом, наконец, раздался низкий мощный грохот — это выстрелила пушка, провозгласившая, что процессия вступила на Лондонский мост.

Звуки приближавшегося кортежа послышались сначала из узких улочек: ритмичное цоканье копыт по мостовой, барабанный бой, резкие трели кларнетов — будто отдаленные раскаты грома. Процессия блистала и переливалась, она поражала почти сверхъестественным великолепием. И королевская свита казалась бесконечной: воины в алых с серебром накидках, в черных с золотом и зеленых с серебром бархатных камзолах, при сверкающих шпагах, с развевающимися знаменами; разукрашенные лошади, высоко поднимая ноги, являли, как и люди, достоинство и гордость. Шествие продолжалось час за часом, пока у зрителей не стало рябить в глазах, а глотки не охрипли от приветственных криков, в ушах же не смолкал звон.

Сотни кавалеров, тех, кто сражался на стороне Карла I, кто продал земли и имущество, чтобы спасти его, и кто отправился с сыном короля за границу, ехали в самом конце процессии. Все без исключения богато одетые, они восседали на прекрасных лошадях, хотя все это великолепие было взято в кредит. Далее следовал лорд-мэр, держа в руке обнаженную шпагу. По одну сторону от него скакал генерал Монк, низкорослый, толстый и некрасивый, но с достоинством сидящий в седле — и солдаты, и горожане испытывали к нему уважение. В те дни он считался, пожалуй, самым популярным после короля человеком в Англии. По другую сторону от лорда-мэра ехал Джордж Вильерс, второй герцог Букингемский.