Навеки твоя
Шрифт:
Если король действительно был ее любовником, то он чертовски счастливый мужчина: эта английская вдова, эта светловолосая леди с карими глазами – настоящее чудо природы.
Сокрушенно вздохнув, Лахлан отвернулся, снова посмотрев на тех, кто сидел за его столом, и встретил понимающий взгляд Гиллескопа.
– Тот, кто отвечал за размещение гостей и определял, кто за каким столом будет сидеть, похоже, недостаточно хорошо знает придворный этикет, – заметил граф Данбартон.
Лахлан согласно кивнул в ответ. Так как они являются официальными послами, представляющими
– Вполне справедливое замечание, – ответил он. – Ведь высокие иностранные гости обычно сидят на самых почетных местах, то есть во главе стола.
– Господи, я думаю, что он его вообще не знает, – посетовал Колин Мак-Рат. – Иначе нас бы не засунули в самый конец зала, как кучку каких-нибудь голландских фермеров.
Лахлан усмехнулся, увидев, что его двоюродный брат сердито нахмурил брови.
– Ты, парень, сидишь возле страшного шотландского пирата, – напомнил он ему, похлопав того по плечу. – Скажи спасибо, что мы ужинаем в зале, а не в гардеробной.
– И еще нужно поблагодарить за то, что нам не подсунули отравленное мясо, – лукаво усмехнувшись, добавил Касберт Росс, сидящий рядом с Колином.
– Господь всемогущий! – воскликнул Колин, судорожно глотнул изрядное количество эля и оттолкнул от себя тарелку. Он побледнел, и стали отчетливо видны крупные, похожие на медные монеты веснушки, которыми был усыпан весь его нос, напоминавший огромный орлиный клюв.
Его испуганное лицо было таким забавным, что все соплеменники Мак-Рата, сидевшие за столом, дружно захохотали.
– Ты просто слабоумный придурок, прости Господи, – крикнул Уолтер Мак-Рат, отец Колина, который сидел в дальнем конце стола. – Ты сожрал половину жареного поросенка и залил все это тремя кружками эля. Если бы еда была отравленной, ты бы сразу откинул копыта, и сейчас тебя бы уже черти в аду жарили.
Возмущенный Колин вскочил с места, сжав свои огромные кулаки. Он был почти таким же высоким – без малого два метра, – как и лейрд, хотя и на целых пять лет младше. Тощий как жердь и упрямый, словно деревенский осел, он принимал вызов всех претендентов на победу во всех мужских забавах. Он мог бросить тяжелый камень на расстояние, равное полету стрелы, и в считаные секунды свалить на землю парня в два раза крупнее, чем он сам. На поле боя Колин вел себя как одержимый, орудовал мечом, словно косил траву. Однако стоило к нему подойти какой-нибудь хорошенькой девушке, как у него от смущения начинал заплетаться язык, и из-за этого старшие соплеменники часто подшучивали над ним.
– Эй, парень, успокойся. Сядь и доешь то, что осталось у тебя в тарелке, – сказал Берти и помахал ножом так, словно просил прощения. – Не стоит волноваться по пустякам, мальчик. Нам всем здесь не нравится, однако я не думаю, что англичане пригласили нас на ужин для того, чтобы отравить.
Колин смущенно улыбнулся и медленно опустился на стул. Пригладив рукой свои ярко-рыжие кудри, он втянул голову в шею, уткнувшись подбородком в кружевной
– Ладно, – сказал он, разглядывая скатерть. – Да я, по правде говоря, и не поверил тебе.
Его слова вызвали веселый смех и добродушные улыбки. Улучив момент, Лахлан решил поговорить с Гиллескопом.
– Похоже, не нам одним не нравится угощение, – усмехнувшись, сказал он полушепотом. – Глядя на леди Уолсингхем, можно подумать, что она увидела в своем бокале таракана.
Данбартон засмеялся:
– Наверное, графиня тоже поняла, что оба посла будут добиваться свидания наедине.
– Или, может быть, она пытается переключаться с француза на испанца и обратно, чтобы не упустить ничего из их трехсторонней беседы, и ей от этого не по себе.
– Не думаю, – уверенно покачал головой Данбартон. – Леди Уолсингхем великолепно знает придворный этикет. Ее супругу часто приходилось устраивать в своем доме приемы для высоких иностранных гостей, и его юная жена всегда ему помогала.
– И на сколько же он был старше своей жены?
– На пятьдесят лет. Покойный граф отошел в мир иной этой зимой. Ему было семьдесят два года.
– И почему меня, черт возьми, удивляет такая большая разница в возрасте, – раздраженно процедил Кинрат. – Английские дворяне часто продают своих дочерей тому, кто предлагает самую высокую цену.
– Ты прекрасно знаешь, что шотландцы тоже так поступают.
Лахлан вынужден был согласиться. Но он подумал о том, что девушка с такими прекрасными глазами смиренно позволила забрать себя из отчего дома какому-то похотливому негодяю, и брезгливо поморщился. Это было в высшей степени отвратительно.
– Должно быть, она вышла за этого старого козла из-за его титула и денег.
– Старого козла? – возмущенно проворчал Данбартон. Он сделал вид, что сердится, но его глаза подозрительно заблестели. – Я не считаю себя «старым козлом», а мне сейчас столько же лет, сколько было Уолсингхему, когда он женился.
– К присутствующим здесь джентльменам это, конечно, не относится, – примирительно помахав рукой, сказал Лахлан.
– Когда мы вели переговоры по поводу свадьбы нашего короля и обсуждали условия заключения мирного договора между нашими странами, – продолжал Данбартон, – я несколько раз гостил в их лондонском доме. Должен признаться, у меня создалось впечатление, что они были искренне привязаны друг к другу. Граф с теплотой и нежностью относился к своей супруге. Казалось, что для него нет ничего важнее в жизни, чем доставлять удовольствие своей юной жене.
– О-о, старик, наверное, просто потерял голову от любви, – сказал Лахлан, язвительно усмехнувшись.
– Вернувшись в Англию, я узнал о том, что во время смертельной болезни мужа графиня неотлучно находилась у его постели, ухаживая за ним, – добавил Гиллескоп, равнодушно пожав плечами. – Похоже, она тоже испытывала к нему нежные чувства.
Лахлан нахмурился. То, что он услышал, совершенно не соответствовало его представлению об английской аристократии. В особенности о женской половине этой зловредной нации.