Наводнение

Золя Эмиль

С этого мгновенья я точно отупел. У меня остался только животный инстинкт самосохранения, - когда вода приближалась, я отступал. Я слышал чей-то смех, но даже не обернулся посмотреть, кто это смеется рядом со мной. Занимался день, в небе широко разгоралась заря. Было хорошо, прохладно, спокойно, как на берегу пруда, где свет играет на воде еще до того, как поднимется солнце. А смех все звенел, не прекращаясь, - и, повернувшись, я увидел Марию, стоявшую

в мокрой одежде. Это она смеялась.

Ах, бедная, дорогая моя девочка! Какой она была милой и красивой в этот утренний час! Я видел, как она нагнулась, зачерпнула горсточкой воды и омыла себе лицо. Затем она закрутила свои чудесные светлые волосы и завязала их узлом на затылке. Наверно, она воображала, что прихорашивается в своей маленькой комнатке, в воскресенье, когда весело звонит колокол. И она все смеялась детским, беспечным смехом, ясные ее глазки светились счастьем.

Я тоже начал смеяться, как и она, зараженный ее безумием. Она сошла с ума от ужаса, и это было милостью неба: она уже не видела перед собою смерти и радовалась весенней заре.

Я безучастно наблюдал за ее торопливыми движениями и, ничего не понимая, ласково покачивал головой. Она разрумянилась, становилась все краше. Затем, думая, что уже готова к уходу, запела духовную песню тоненьким чистым голоском. Но скоро, прервав пение, она закричала: "Иду! Сейчас иду!" - как будто ответила на зов, слышный только ей одной.

Она снова запела свою песню, сошла по скату крыши, и вода бесшумно поглотила ее. А я все улыбался и со счастливым видом смотрел на то место, где она утонула.

Что было потом, я не помню.

Я остался один на крыше. Вода поднялась еще выше, только дымовая труба возвышалась над водой. Собрав последние силы, я вскарабкался на нее, как животное, которое не хочет умирать. И больше ничего, ничего, черный провал, небытие.

VI

Почему же я еще существую? Мне сказали, что около шести часов утра из Сэнтена приплыли на лодках люди и что они нашли меня на трубе без сознания. Вода была жестока, она не унесла меня вслед за моими близкими в то время, когда я был в обмороке и не чувствовал своего горя.

Именно я, старик, заупрямился и остался жить. Погибли все мои близкие: грудные младенцы, девушки-невесты, молодые пары, старые супруги. А я уцелел, как сорная трава, жесткая и сухая, уцепившаяся корнями за камни! Если бы у меня хватило мужества, я поступил бы, как Пьер, сказал бы: "С меня хватит, прощайте!" - и бросился бы в Гаронну, чтобы пойти вслед за всеми, той же дорогой. Нет у меня больше детей, мой дом разрушен,

поля мои опустошены. Где вы, счастливые вечера, когда мы все вместе сидели за столом: старшие в середине, вокруг молодые, - каждому отводилось место по возрасту! Какое веселье окружало и согревало меня! Где вы, горячие дни жатвы и сбора винограда? Мы весь день работали в поле, а к вечеру возвращались домой, гордясь богатым урожаем! Где вы, красавцы дети и цветущие виноградники, милые мои внуки и великолепные хлеба? Где вы, мои близкие, радость моей старости, живое вознаграждение за всю долгую жизнь? Все погибло! Боже мой, зачем же я-то остался в живых?

Нет для меня утешения. Не нужна мне помощь. Я отдам свои поля односельчанам, у которых живы дети. Пусть они очистят землю от обломков и обработают ее заново. А мне ничего не надо. Когда нет больше детей, хватит и угла, чтобы умереть в нем.

У меня было одно-единственное желание, последнее желание: мне хотелось разыскать тела утонувших и похоронить моих близких всех вместе, под одной плитой на нашем кладбище, чтобы я мог приходить к ним на могилку. Рассказывали, что около Тулузы выловили много трупов, принесенных течением. Я решил попытаться и поехал туда.

Какой жуткий разгром! Обрушилось около двух тысяч домов; утонуло семьсот человек; снесло все мосты; опустело целое предместье, затопленное жидкой грязью; страшные драмы, двадцать тысяч погибающих от голода, полуголодных бедняков. Трупы распространяли зловоние, население в городе трепетало: боялись, что людей начнет косить тиф. И везде была скорбь, по улицам двигались похоронные процессии, милостыня благотворителей бессильна была исцелить раны. Но я шел среди развалин, ничего не видя. У меня были свои развалины, у меня были свои умершие, их гибель подавляла меня.

Мне сказали, что и правда выловлено много трупов. Они уже похоронены длинными рядами в одном углу кладбища. Позаботились о том, чтобы сфотографировать неопознанных. И вот среди этих страшных портретов я нашел Гаспара и Веронику. Обрученные не разлучились и в смерти, они обнялись, прильнув друг к другу в прощальном поцелуе, обнялись так крепко, что пришлось бы отрубить им руки, чтобы их разъединить. Так их и сфотографировали вместе, и вместе они покоились в могиле.

У меня сохранилось только это ужасное изображение - два юных красивых существа, обезображенные, раздувшиеся в воде, но на их бледных застывших лицах навеки запечатлелся героизм нежной любви. Я смотрю на них и плачу.