Навруз
Шрифт:
— И дети но избавлены от кары. Что же творится такое…
— Молчи, ташкентская… Твой сын испытал лишь страх. Не убей парод мингбаши — пришлось бы вкусить ему и соль розог. Благодари бога за милость!
Мне хотелось продолжить рассказ, я уже вошел во вкус и осенился вдохновением, которое, как известно, толкает человека на всякого рода добавления и преувеличения: мышь делает лисицей, а лисицу слоном. Пять прутьев, предназначенных для моей спины, меня уже явно по устраивали, и я торопливо подыскивал другое, болео внушительное число. Однако отец не оценил мой порыв и сказал строго:
— Оставь нас со своими историями, мальчишка… Как бы не пропустить нам крика о помощи…
После этих слов мы
— О боже, какая длинная ночь… Почему не возвращаются Манзур и Джура?
Не спавший отец — никто, видимо, не спал — успокаивал ее:
— До рассвета еще далеко. Вернется твой сын…
— Дай бог!
— Ночь всегда лучше утра, — продолжал он. — Кто знает, каков будет рассвет.
— Не ломайте над этим голову. Что суждено, того не миновать.
— Это верно, — согласился отец. — Но что именно суждено? Я думаю, они не успокоятся на расстреле людей около Пыльного холма. Ведь убили, кроме Мирзаяра, Мирзахамдама и полицейского Камала, еще и двух наместников генерал-губернатора. До него это известие дойдет, а от него и до самого царя. Вряд ли белый царь ответит на бунт благодарностью. К тому же беспорядки могли произойти и в других уездах. Пока мы тут лежим, генерал-губернатор советуется с царем. Возможно, судьба наша уже решена.
Начало светать. После сказанного отцом я со страхом смотрел на небо, словно вместе с первыми лучами должно явиться что-то ужасное — начнется пожар или расколется мир. Матушка поднялась первой и сидела на кур-паче, вслушиваясь в звуки улицы. Лицо ее за ночь осунулось, глаза лихорадочно блестели. Думая, что остальные спят, она старалась не производить шума, даже вздыхала тихо-тихо.
Наконец мы увидели брата и дядю Джуру. Они торопливо шли домой по улице, еще погруженной в сон. Мы тотчас повскакивали с постелей и спустились во двор.
Манзур был страшно измучен, едва держался на ногах, но не лег отдыхать, он отвечал на наши бесчисленные вопросы, где уста Джалал, нашли ли они его и как он себя чувствует.
Оказалось, что уста Джалала уже нет в живых. Он умер, когда Манзур и дядя Джура несли его в город. Пуля попала ему в мочевой пузырь и причинила много страданий. Бедняга мучился, лежа в арыке, стонал, звал на помощь, но все покинули место расстрела, и голос раненого не находил отклика. Манзур и дядя Джура по стону обнаружили несчастного. Он уже терял сознание и в короткие минуты прояснения просил пить. Воды поблизости не было — вокруг выжженная солнцем земля и камни. Раненого положили на носилки и осторожно понесли. Путь в город был труден. По дороге идти нельзя — патрулируют казачьи разъезды, остается только тропка, огибающая ноля и сады. Жена уста Джалала, шедшая следом, торопила Манзура и дядю Джуру: она боялась, как бы он не умер дорогой. И все же он умер. Прямо на кладбище. Чтобы сократить путь, решили подойти к Каландархане со стороны мазара. Пока пробирались через могилы, уста Джалал затих. Навсегда затих.
Мулла, который весь вечер хоронил убитых, был еще на кладбище и разрешил предать земле тело Джалала. Он сказал, что восставшие погибли за веру, как воины ислама, и для них не нужен саван, как не нужно и обмывание. Нести домой труп ни к чему, воина предают
— Значит, он уже похоронен?! — горестно воскликнула матушка.
— Да, мы вырыли ему могилу… Теперь пусть близкие совершат обряд прощания с бедным Джалалом, — ответил брат. — Идите, пока в городе тихо…
Едва взошло солнце, взрослые покинули двор и направились на кладбище.
Было действительно тихо. Так тихо, что сердце замирало от какого-то ожидания. Я боялся выходить за калитку. Боялся, вдруг свершится предсказанное отцом. Свершится как раз в тот момент, когда я окажусь на улице.
И я не переступил порог.
Белый флаг
У меня в руках белый флаг. Небольшой флаг, длиною в локоть, насаженный на палку. С ним я смело хожу по улице и даже забираюсь в конец Каландарханы. Первый день он вился надо мной высоко. Мне казалось, что так лоскут будет виден издали и солдаты его сразу заметят. И, конечно, не посмеют стрелять. Есть приказ — человека с белым флагом не трогать.
И как это мы раньше не знали о белом флаге, о его чудодейственной силе — бегали по окраинам, прятались, дрожали от страха. Впрочем, приказ, наверное, вышел лишь вчера, потому что утром все сделали себе флаги из белой бязи. Вначале было все-таки боязно высовываться на улицу, а вдруг это уловка, обман, и едва покажешь нос, как хлопнет выстрел. Но опасения быстро развеялись. Кто шел с белым флагом, того не трогали.
Странно было видеть первое время людей, размахивающих флагами. Идут по дороге старые или молодые и держат впереди себя палку с белым лоскутом. Нас, детей, это забавляло. Мы умели во всем находить развлечение. Малышей никто не трогал, но они старательнее взрослых выполняли приказ о белом флаге.
— Белый флаг! — вздыхала матушка. — Если бы этим флагом все кончилось, я согласилась бы носить его до могилы. Но, видит бог, людям дали лишь передышку. Царь решает судьбу нашу…
Я слушал горестные слова матушки и тоже вздыхал.
Мне хотелось утешить ее. Но как? Ничего, ничего утешительного не было вокруг.
Жизнь в городе замерла. Люди сидели по домам и ждали. Ждали каких-то событий. Я тоже ждал. Но не нового, а старого, возвращения того, что было привычным и радостным. Как это ни забавно, привычное соединилось в моем представлении с нашей коровой Пеструхой, которую угнали после восстания каратели. Я ждал ее возвращения, и не просто ждал, пытался искать. Мне казалось, что она бродит где-нибудь в садах, не умея найти дорогу домой. Ведь коровы глупы, это всем известно, пока их не погонишь хворостиной, они не пойдут, куда надо. Бегая по улицам, я прислушивался к звукам — не затренькает ли где колокольчик нашей Пеструхи, не замычит ли заблудшая. Иногда мерещилось мычание. Сломя голову, бежал я к дувалу, взбирался на него, отыскивая глазами корову. О, если бы она была близко! Я бы кинулся к ней, схватил за веревку и повел домой. Привел и сказал бы матушке:
— Мама, а вот и нашлась… Не надо теперь вздыхать. Все будет по-старому…
И действительно услышал, но не мычание, а стук копыт. Такой особенный стук, когда корова касается Ногой земли и копыта пришлепывают глухо: цык-цык! Этот звук раздавался за дувалом в саду и, кажется, приближался ко мне.
Я не закричал радостно, не позвал маму, а бросился навстречу звуку, чтобы изловить скорее беглянку, а потом уже известить матушку. У меня мелькнула даже мысль: солдаты подержали нашу корову, попили молока, а потом отпустили. И она неторопливо идет домой через соседний сад. Идет, пошлепывая своими старыми копытами. Только почему избрала такую странную дорогу — через соседний сад? Впрочем, какое это имело значение, главное, возвращается домой, а там пусть хоть через дувал лезет или спускается прямо с неба.