Навсегда(Роман)

Кнорре Федор Федорович

— Всем ребятам тоже очень понравилось, — ответил ординарец. — Прямо на редкость!

Степану было неловко, что говорят о нем, а он идет следом и вроде как подслушивает.

— Автоматы бы нам лучше отдали! — нарочно по-литовски сказал он.

— Ух ты! Смотри-ка! — удивленно обернулся комиссар. — Так ты и по-литовски умеешь? Откуда это?

— Я и по-русски, и по-литовски, и по-испански — по-всякому прошу, чтоб нам оружие вернули.

— Вам автоматов сейчас не надо. Вот ваш пулемет.

— Наш?.. Ну,

тогда ладно.

— Как ты в плен попал?

— Да никак. Был на гражданской работе, ходили по болотам, вышли на дорогу, — оказывается, война. А мы ничего и не знали. Нас загребли… На работу в Германию отказывался. После третьего отказа меня, конечно, в штрафной. Вот и все.

— Понятно, — кивнул внимательно слушавший комиссар. — А откуда по-литовски знаешь?

— В лагере литовцы были, товарищи, ну и… жена у меня литовка тоже.

— А фамилия твоя как?

— Журавлев.

Комиссар круто, на ходу повернулся к нему и, ухватив за рукав, пониже плеча, повернул лицом к себе. Минуту он пристально вглядывался в него, потом разжал руку и спокойно сказал:

— Нет, не может быть…

— Однако все-таки бывает: Журавлев.

— Да нет, не о том я… Ты продолжай. Жена, значит, у тебя литовка была?

— Чего это «была»? Я и сейчас женатый. Жена дома, в городе осталась. Ланкай город…

— Постой ты! Постой! — нетерпеливо оборвал его комиссар. — Ты меня совсем запутал. Ну, ты Журавлев, ну, из Ланкая. Это все бывает. А теперь только имя скажи, и больше ничего…

— Степан.

— А в каком лагере ты был до этого штрафного?

— Около Мельме.

— Ладно, все!.. Теперь ты на меня гляди. В Ланкае, когда-то, сто лет назад, еще до войны, ты не знал ли некоего товарища Матаса?

— Ну как же… Хотя верно, что сто лет назад это было… А что глядеть?.. — Степан посмотрел, пожал плечами, опять вгляделся в худое, незнакомое лицо комиссара и вдруг увидел одни только глаза, маленькие, радостно блестящие от какого-то нетерпеливого ожидания. — Да не может этого быть! — растерянно повторял Степан. — Ну, как же это может быть?..

— Вот и я говорю, что не может! — волнуясь, вторил ему комиссар. — Узнал? Ну тебя совсем, дай хоть обнять тебя! Ты же ничего не знаешь! Мы с тобой и в Мельминском лагере вместе были, один раз рядом лежали в темноте. Я-то знал, что это ты. А ты даже и не знал, кому ремешок передаешь. Помнишь, ремешок?

Комиссар остановился и, широко расставив руки, схватил и крепко потряс Степана за плечи, обнял его, оттолкнул от себя, чтоб обнять с размаху, покрепче, и вдруг быстро отвернулся, прислушиваясь к вспыхнувшей позади стрельбе.

— Бегом, вперед! — крикнул он, и все побежали, не останавливаясь, пока не пересекли широкую поляну.

— Стой! — скомандовал Матас. — Обнахалились, в лес лезут, как к себе домой. Пускай сунутся на поляну. Ручные пулеметы на фланги,

станковый ко мне, сюда. Огонь открывать по команде, а то голову оторву!

Валигура со Степаном быстро собрали пулемет и, выбрав удобное место, залегли в глубокой выемке у корней старого дуба.

Немного погодя подошел Матас, отправлявший куда-то связных, и, крякнув, улегся в трех шагах от Степана.

— Слушай-ка, Степан, — сказал он тихо. — Ты ведь совсем не знаешь ничего. Твоя Аляна у нас. Удивляешься? Да, к нам ушла. Сейчас-то ее нет. С задания пока не вернулась. Я тебе потом все подробно расскажу.

— Так ее… сейчас нет? — хмурясь и глядя в прорезь прицела, хрипло спросил Степан.

— Сейчас нет. Но это ничего! У нас и не такое бывало… Осторожно, это наше охранение отходит, не торопись.

— Я вижу, — сказал Степан.

— Ну вот, а сейчас жди, фашисты вылезут — подпускай поближе…

Трое бойцов охранения с ручным пулеметом перебежали по краю поляну и скрылись в кустах.

Поляна лежала теперь перед их глазами — безлюдная, вся зеленая, с нежными крапинками просвечивающих на солнце колокольчиков.

Истекала, быть может, последняя минута перед боем.

— Слушай-ка, — вдруг быстро проговорил Матас. — Да ты знаешь ли, что у тебя сын родился?

— Сын?.. И что он? Говори… — чужим голосом, боясь, смертельно боясь ответа, прошептал Степан.

— Растет! Живет! — поспешно ответил Матас. — Называется Степан. Степан Степаныч!.. Внимание, вот они! Вот, вот!..

— Вижу, — шепнул Степан и плавно повел послушное тело пулемета.

Глава четырнадцатая

Суровая боевая жизнь партизанской базы давно уже стала единственным содержанием жизни Степана.

До тех пор пока он был в деле— на опасной подрывной операции или в изнурительном пятидесятикилометровом броске, — он чувствовал, что душа у него хотя и тяжелая, какая-то свинцовая, но все же на месте. Но наступали дни отдыха на базе, день-два не было никакого задания, и тут начиналось самое скверное.

Мускулы у Степана окрепли, он помолодел лицом, сил у него прибавилось, но горе его тоже точно крепло вместе с ним и становилось все сильнее.

Другое дело Валигура. Тот в дни отдыха просто «купался в роскоши». Соломенная подстилка, полу-солдатская одежда, котелок, полный каши, скромный табачный паек — все это после медленного умирания в лагере казалось верхом комфорта. Он раздобыл себе потертую суконную безрукавку, отороченную бараньим мехом, и даже начал отпускать маленькие усики.

Со Степаном они жили в одной землянке, почти не расставаясь. Мастерство Степана как пулеметчика совершенно отошло на второй план, когда выяснилось, что он знает подрывное дело. Подрывники были на базе самой дефицитной специальностью.