Навсегда(Роман)
Шрифт:
— Конечно, и туфли для пляжа? — утвердительно спросила продавщица и выстроила на прилавке целый ряд парусиновых туфель без каблуков, на мягкой подошве.
Туфли и в самом деле были очень нужны Аляне и стоили недорого… Значит, так: обратная дорога — это остается. О пастиле надо забыть, о папиросах тоже… да и с лимонадом придется быть поаккуратнее.
Он взял и туфли.
С костюмом, выбранным продавщицей, и с туфлями под мышкой, вытирая со лба пот, он вышел из магазина, точно из горячей бани, чувствуя себя очень легким и слегка одуревшим…
Поднимаясь
Так оно и оказалось. Аляна встретила его немного взволнованная, с каким-то значительным выражением лица. Все время, пока не было Степана, она просидела с Моникой (так звали санитарку), и та рассказала ей свою историю.
Степан уже знал эту черту Аляны: о себе она не любила говорить, но ей почему-то многие, совсем разные люди, охотно и без опаски, вот так, чуть не с первого знакомства, рассказывали свои «истории».
— Бедная девушка, она такая несчастная! — взволнованно говорила Аляна. — Мы обе чуть не разревелись, когда она рассказывала, только я старалась ее подбодрить… Оказывается, у нее есть человек, которого она любит. И они хотят пожениться, хотя он намного старше. Он здесь недалеко — рыбак… Они так любят друг друга. Он плачет каждый вечер, когда они встречаются…
— Чего же это он все плачет? — недоуменно спросил Степан.
— Разве я тебе не сказала? Он рыбак, такой же, как все они тут, но он немец. Понимаешь? Никто раньше не обращал внимания: немец так немец. А теперь его заставляют вернуться в Германию. Он совсем не хочет, но они требуют, чтоб он вернулся.
— Вот это мило! Не хочет? Так кто же его заставляет к Гитлеру ехать? Это он чего-то крутит. Наверное, обыкновенный фашист.
— Нет, он говорит, что плюет на Гитлера, но его зовет отечество. Он не хочет быть изменником. Все такие, как он, немцы, которые жили в Литве, уже уехали, и ему грозили и уговаривали его.
— Честные немцы бегут из гитлеровской Германии, а у этого «отечество». Просто удрать хочет, — Степан презрительно фыркнул.
— Я тебе говорю, он плачет и целует ей руки. Она правду говорит.
— Не жалко мне таких, — жестко сказал Степан.
— Да ведь я его не защищаю, — жалобно проговорила. Аляна. — Мне ее, ее жалко, понимаешь?
— Ее жалко, — нехотя согласился Степан.
Понемногу Аляна успокоилась. Обеими руками она погладила его стриженую голову и сказала:
— Ну, здравствуй же, мы так давно не виделись! Ты соскучился? — Она порывисто его обняла и наткнулась на пакет, который он до сих пор держал под мышкой. — А это что?
— Ты уж не ругайся, — умоляюще сказал Степан. — На обратные билеты у нас хватит.
С опаской развернув пакет, Аляна всплеснула руками и с ужасом и восхищением воскликнула:
— Что ты наделал?.. Ну что ты
Глава двадцать третья
Теперь каждое утро они просыпались от радостного страха опоздать.
Эти ранние утренние часы перед наступлением дневного зноя, нетерпеливое трепетание занавески, вдуваемой в раскрытое окно морским ветром, ощущение тепла нагретого солнцем пола, когда на него ступаешь босыми ногами, — все было праздником.
Они чувствовали и слышали друг друга даже во сне. Стоило Степану вздохнуть, просыпаясь, и в то же мгновение Аляна чутко открывала глаза.
По утрам, когда Степан брился, стоя перед маленьким зеркальцем, Аляна стояла рядом, обняв его одной рукой, и так же серьезно и внимательно, как он сам, не отрываясь смотрела в зеркало.
У них была уже «своя» дорожка, по которой они ходили через лес к морю, была «своя» дюна, поросшая кустами, где удобно было загорать, и появилась почти собственная собачонка.
Однажды по пути к морю они услышали одинокое, с тоскливым подвыванием, тявканье. Они свернули в лес и скоро увидели посреди полянки приземистый домик. За покосившейся загородкой из жердей вокруг большой собачьей будки бродили куры.
От будки тянулась длинная массивная цепь, пристегнутая к ошейнику, затянутому на тонкой шее тщедушной собачонки.
В доме не было ни души. Собачонка, увидя чужих, добросовестно залаяла по обязанности. Аляна, не раздумывая, подошла и присела перед ней на корточки.
— Сволочи, — сказала она с ожесточением, — цепь-то, наверное, от слона… — И, поглаживая собачонку, стала приговаривать: — Ножки-то какие тоненькие… и шейка у тебя слабенькая, а тебе такую цепищу нацепили…
Собака, совсем позабыв, что она цепная и сторожевая, самозабвенно принялась ласкаться.
Когда они уходили, она, умоляюще взвизгивая, лаяла вслед и, кашляя, натягивала свою каторжную цепь.
В следующий раз, когда они пришли ее навестить, Аляна сказала:
— Нет, я так не могу, будь что будет! — и расстегнула ошейник. С этого дня они всегда брали собаку с собой к морю. Она носилась по дюнам, ловила кузнечиков, бесстрашно бросалась следом за Степаном в воду и часами лежала, не отходя от них, на песке.
Когда нужно было идти обедать, они отводили ее обратно и с тяжелым сердцем сажали на цепь, чтобы не рассердить ее невидимых хозяев…
Лежа в дюнах, они подолгу читали друг другу вслух.
Тонкие струйки песчинок мало-помалу засыпали раскрытую страницу, рядом шумело море и гнулась на ветру жесткая песчаная травка, а в это время с ясностью, еще большей, чем в реально существующем мире, перед Аляной открывалась жизнь множества людей. Эта удивительная Наташа, которую она уже начинала любить, этот Пьер, такой же русский, как Степа, и милый Петя, и этот добрый и легкомысленный старый граф Ростов… А ведь она ничего прежде о них не знала и, может, прожила бы всю жизнь, так и не узнав. Много ли удалось бы прочесть в жизни ей, поденщице, батрачке?..