Навсегда

jevasya

Тикки была напугана этим, но молчала, ведь прекрасно понимала, как ей нелегко. Квами пыталась утешить ЛедиБаг без маски, пыталась отвлечь, но все без толку, ведь она все равно продолжала выводить слова, сказанные когда-то ее напарником, одноклассником и возлюбленным в одном лице на разноцветных стикерах. В конце концов хранительница талисмана Баг оставила попытки отговорить

подопечную от всего этого.

Красота фантазий сводит ее с ума, она влюбляется в него еще больше. И нет, не только в Адриана, в обе его сущности.

Она уже месяц винит его в том, что он не сдержал обещания, увидел ее без маски, без красного в черный горох костюма. А ведь он обещал! Он предал ее!

Хотя, может, ей всего лишь это кажется, может, она обижается зря. Не знает ведь, что Кот испытывает, как живет с этим. Думает, что все его рассказы о вечной любви к ней, даже если она без костюма, — шутка, а так ли это на самом деле?

Это также сводит ее с ума, она не знает, что делать, как быть. Хочет извиниться, принять все слова, что он ей наговорил тогда, когда увидел ее голубые глаза без обрамления красной маски.

Маринетт поворачивается на стуле и хватает первый попавшийся под руку стикер, срывая его со стола. Снова вытирает слезы, затуманивающие взгляд и несколько раз читает то, что было написано ей еще в тот день, когда они только узнали секреты друг друга, так тщательно скрываемые до этого.

«Мне глаза твои — высота, Маринетт, — она помнит, как он шептал это, а ей казалось, будто он кричит. — Я лечу в них, понимаешь? Лечу и совсем не боюсь».

Она возвращает цветную бумажечку на место, и в этот момент по окнам слишком громко барабанит дождь.

Погода бушевала и раньше, просто мысли блокировали все звуки, она была в прострации, будто вокруг был вакуум, а теперь… Теперь тишина закончилась. Внезапно.

Она поднимается с места, слишком резко, даже стакан с разноцветными карандашами падает. В ушах стоит такой грохот, будто что-то лопнуло, взорвалось, рвануло с такой силой, что на секунду даже оглушило ее.

Маринетт морщится, кидает беглый взгляд на Тикки, устроившуюся на подушке, и распахивает

двери на балкой.

Ей нужно проветриться, остыть, успокоиться. Пусть даже это заставит ее вымокнуть до нитки и заболеть после. Этот месяц она уже ни о чем не беспокоилась, ничто ее не мучило кроме событий того вечера, так что простуду она переживет.

Вдохнув холодный, влажный воздух, она решает. Решает, что позвонит ему сразу, как только в горле перестанет стоять ком слез, которые нещадно застилают ее глаза, а слова перестанут растягиваться на сотни лет заиканиями, свидетельствующими о недавнем плаче милой Баг, которую он, видимо, и вправду любил. Позвонит, наплевав на позднее время.

Выходит из-под козырька крыши, и дождь ударяет по ее лицу. Небольно, почти неощутимо. Только холод пронизывает ее тело, охватывает с головой, заставляя дрожать.

***

Вот, тот самый момент.

Он смотрит вверх, на балкон, она вниз. Они видят друг друга, стоят и не двигаются.

Зонта нет, оба уже вымокли до нитки, оба дрожат и не думают делать первый шаг навстречу примирению.

Одновременно произнесенное «Эй!» разрезает тишину улицы (разумеется, дождь не в счет), и сердце стучит где-то в ушах у обоих, они не знают, как вести себя дальше, как действовать и что говорить.

— Маринетт, прости меня, — слишком тихо, но она слышит или даже читает по губам — сама не понимает.

— И ты меня, — кивает она вслед сказанной фразе.

Срывается с места, бежит вниз по лестнице, не беспокоясь, что разбудит родителей, сносит все, что попадается под руку: книги, альбомы с фотографиями, игрушки, что когда-то сшила сама.

Она хочет быть счастливой, быть под дождем без зонта, быть рядом с ним. Распахивает дверь, падает в его объятия и плачет навзрыд, потому что секунды бега по лестнице казались ей вечностью, а он таким далеким, что не достать.

Он прижимает ее к себе, гладит по голове и шепчет слова вечной благодарности в пустоту за то, что она рядом, надеясь, что это навсегда.

Он готов на все, лишь бы это было навсегда.