Навстречу смерчу

Хмелинский П. В.

нам нужно за 10 лет пробежать путь длиною в 100 лет, иначе нас сомнут. Значит, самооценка оставалась трезвой и не слишком высокой. Но затем, с ростом вооруженности происходит разительная перемена в настроении руководства. В 1936 году Ворошилов объявляет: "Теперь, когда наши силы удесятерились, мы вовсе и не ставим вопрос, победим ли мы врага или нет. Победим безусловно. Сейчас не в этом уже дело. Сейчас вопрос ставится так: какой ценой, какими усилиями, какими жертвами мы победим? Я лично думаю,-так думает т. Сталин, так думает т. Орджоникидзе, так думает весь наш ЦК и правительство, - что мы должны победить врага, если он осмелится на нас напасть, малой кровью, с затратой минимальных средств"{2}.

С этого момента ни о каком отставании

не было и речи. На мой взгляд, это важнейший факт, ключ к предвоенным событиям: в 1937-1939 годах советское политическое руководство рассматривало СССР как сильнейшую страну в сравнении с потенциальными противниками в будущей войне. Сталин утверждал: "Наша Красная Армия имеет все основания быть лучшей в мире армией"{3}. Журнал "Большевик" подчеркивал отсутствие легкомыслия в таких оценках: "Эта уверенность в победе не является результатом переоценки своих сил и недооценки сил противника. Наша уверенность в победе вытекает из объективного анализа соотношения сил, из учета всей совокупности обстоятельств, характеризующих положение в лагере наших врагов и в рядах борцов за социализм"{4}. Существуют косвенные улики, указывающие на то, что профессиональное военное руководство не разделяло этого безбрежного оптимизма. Так, журнал "Военная мысль" 1937 года практически не содержит аналогичных "обоснованных" оценок и прогнозов. Эйфорией было охвачено прежде всего сталинское политическое руководство, мало смыслившее в военном деле, а не командный состав Красной Армии. Правда, большинство командиров тоже смотрело в будущее без особой тревоги. Командир танковой бригады И. В. Дубинский рассказывает о настроении в зале во время выступления Ворошилова перед командирами и политработниками в Киеве осенью 1936 года: "Никто не сомневался в добром исходе будущей великой схватки. Думаю, что у всех в зале, как и у меня, разгорелось желание поскорее разделаться с фашистской угрозой" {5}. Тем не менее опытные и квалифицированные командиры сознавали масштаб предстоящих трудностей и жертв лучше, чем партийные лидеры или замороченные шапко-закидательской пропагандой рядовые граждане.

Одновременно с заявлением Ворошилова о нашей готовности к отпору врагу в конце 1936 года на советского человека хлынул поток фильмов, романов, пьес о будущей войне. Историки обычно упоминают два таких произведения из большого их количества: фильм "Если завтра война", роман Шпанова "Первый удар". Но в 1939 году, например, "оборонные" фильмы составили четверть всех выпущенных на экраны: 6 из 24. Вот газета "Кино" пересказывает забытый ныне оборонный фильм "Война начинается"; "Мощное соединение вражеских танков пересекло советскую границу. Враги уже готовятся торжествовать победу... Но еще мгновение, и танки взрываются на минных полях. В бой вступают самолеты. Двое советских отважных летчиков попадают на вражескую территорию. Проявляя смелость и находчивость, умело маскируясь, они проникают в секретный укрепленный вражеский район и сообщают о его расположении красному командованию. Враги подвергаются беспощадному разгрому" ''. Как известно, Сталин смотрел все кинокартины, выпускающиеся в Советском Союзе. Он очень любил кино...

Один из деятелей распущенной в 1932 году Ассоциации пролетарских писателей - Киршон успел, прежде чем погибнуть с клеймом врага, опубликовать фантастическую пьесу "Большой день" - о войне с фашистской Германией. В начале 1937 года это была пьеса номер один. Она шла в 68 городах страны, тогда как "Любовь Яровая" и "Отелло" - в 27 городах, а "Гроза" Островского - в 22 городах. Наша победа выглядит у Киршона так. Немецкий штаб, не предчувствуя худого, руководит войной, как вдруг раздается стук в дверь.

"Мизенбах. Да! Кто там? Входите!

Дверь открывается. Входит очень спокойный, с маузером в руке, в синем комбинезоне, Кожин).

Кожин. Благодарю вас. Между прочим, предупреждаю, что

за оружие хвататься не стоит. (Входят трое десантников с ручными пулеметами). Сигнализацию тоже не надо трогать - застрелю на месте. Понятно?..

Мизенбах (отступая). Нет, нет... Что это, Грауденц? Призрак?

Кожин. Так точно. Призрак коммунизма в составе одного десантного полка, при шести орудиях и ста восьмидесяти пулеметах..."{7}.

Не напоминает ли эта театральная победа над фашистской Германией ночной визит сотрудников НКВД в простую советскую квартиру? Стук в дверь... Ошеломленный враг... Победная издевка непрошеных гостей... В жанре прозы первооткрывателем этой темы стал Н. Павленко, чей роман "На востоке" был опубликован в журнале "Знамя" накануне нового, 1937 года. Начиная с января отрывки из этого романа стали печататься во многих изданиях - центральных и местных, взрослых и детских. Публиковались авторитетные положительные рецензии.

В этой "замечательной" книге описывалось, как ранней весной 193... года Япония нападает на СССР. Однако, на Советском Дальнем Востоке сооружено "etwas" - "нечто", как переводила это слово наша печать - об него и разбивается нападение. Впрочем, поначалу японцы наступают, стреляют и вообще явно на что-то рассчитывают. Перелом наступает в главе третьей, которая называется "Москва вступает в войну". Вступление Москвы в войну заключается в том, что на вечере в Большом театре произносит речь Сталин. Это сразу меняет дело: "Заговорил Сталин. Слова его вошли в пограничный бой, мешаясь с огнем и грохотом снарядов, будя еще не проснувшиеся колхозы на севере и заставляя плакать от радости мужества дехкан в оазисах на Аму-Дарье.

Голос Сталина был в самом пекле боя. Радиорупор в разбитой снарядами хате Василия Луза долго еще сражался... Сталин говорил с бойцами в подземных казематах и с летчиками в вышине. Раненые на перевязочных пунктах приходили в сознание под негромкий и душевный голос этот..." {8}.

Все атаки японцев превращаются в продвижение в заранее приготовленные им ловушки.

А вот что происходит в воздухе:

"Бомбардировщики Сано, врасплох захваченные красными крейсерами и окруженные истребителями, выходили в ту ночь к Георгиевке уже не той компактной массой, которая способна родить катастрофу...

Стальные тросы аэростатов воздушного заграждения, подготовленные на высоте 7 и 8 тысяч метров над Георгиевкой, надвое разрезали наткнувшиеся на тросы машины первой волны, и вторая волна, растерянная этой неуловимой, невидимо висящей в воздухе опасностью, произвела свой залп раньше срока.

Третья волна, наиболее плотно атакованная красными истребителями, превратилась в беспорядочную стаю машин-одиночек..." {9}.

Зато красная авиация уничтожает Главный штаб японцев в Токио. В Китае, Корее и Японии вспыхивает восстание. Побеждает Народный фронт. Война кончается. И, наконец, на Советском Дальнем Востоке пленные строят интернациональный город Сэн Катаяма {10}, по ходу дела перевоплощаясь в "строителей новой жизни" и "пропагандистов новой, социалистической эры человечества". Труд заключенных оказывается дорогой в будущее, дорогой к счастью.

Л. Ровинский в "Правде" подчеркивал, что "Павленко не приукрашивает войну, не рисует ее как легкую военную прогулку Красной Армии". Критик сетовал, что в Советском Союзе это лишь первая книга о будущей войне, тогда как Япония завалена такими романами. В адрес советских маститых литераторов следовал полуупрек-полупризыв: не отставать "по валу" от зарубежных бульварных дешевок {11}.

Руководитель Союза писателей В. Ставский на совещании оборонных писателей зимой 1937 года говорил о военно-фантастическом романе Павленко: "Это прекрасная работа... Он берет тему войны на границах нашего Союза и на территории врага, куда мы перенесем эту войну тотчас, как враг нападет на нас, как об этом ярко, красочно записано в новом Полевом Уставе РККА"{12}.