Навстречу ветрам
Шрифт:
Все глуше и глуше были леса, шире болота. Никита спрашивал:
Правильно ли мы решили идти сюда? Глушь, у людей осталось по десятку сухарей. Что будем кусать, трын-трава?
Антек молчал.
Надо искать встреч с немцами, — продолжал Никита. — Иначе будет плохо…
Антек молчал. Может, летчик прав. Что будет, когда кончатся сухари? Разведчики уже сейчас голодают. Когда Веслав Бартошек подстрелил глухаря и принес его к костру, Антек видел, как птицу разодрали на кусочки и ели почти сырой. Люди голодали, а до гор, где можно было встретиться с каким-нибудь партизанским отрядом, еще далеко.
Что же ты предлагаешь? — спросил однажды
Никита подозвал штурмана, взял у него карту.
Смотри, — сказал он. — Вот до этой трактовой дороги через лес — сорок километров, три дня пути. Там наверняка людно, не могут немцы не ездить по этой дороге. Разве мы не в состоянии сделать две-три засады?
Хорошо, — сказал Антек. — Завтра решим сообща.
Аночью лес вдруг проснулся от страшного, дикого крика. Вскочивший на ноги набожный Веслав Бартошек поспешил сотворить молитву:
Пен Езус, матка бозка… Черт бы побрал этого идиота, который орет, как сумасшедший.
Прозвучала пулеметная очередь, и высоко над лесом вспыхнули ракеты. С болота тяжело поднялись две большие птицы, низко пролетели над людьми и скрылись в темноте.
Разведчики вскочили со своих постелей из веток и листьев, насторожились, приготовили к бою автоматы и гранаты. Стрелок-радист и штурман установили пулемет. Второй пилот Саша Моргун и поляк-разведчик подошли к Антеку.
Мы пойдем, — попросил Саша Моргун, — посмотрим, что там. Можно?
Антек кивнул головой:
Идите.
Они не возвращались очень долго. Антек приказал разведчикам занять круговую оборону, не курить, громко не разговаривать. Сам он устроился за деревом, зоркими глазами вглядываясь в темноту леса. Никита лежал рядом, держа в руках автомат.
Как видишь, лес не такой уж глухой, — сказал Антек.
Мне кажется, они обнаружили нас и идут следом, — тихо ответил Никита. — Непонятно только, кто поднял стрельбу?
А крик? — спросил Антек. — Раненый не кричит так. Словно кто-то схватил человека за горло. Значит…
Значит, там есть и свои, и чужие, — сделал вывод Никита,
Наконец из разведки вернулись Саша Моргун и маленький, юркий Стефан.
Большой отряд, — доложил Стефан. — Нам удалось подползти очень близко. Их много, человек тридцать. Паникуют, кругом выставили посты. У костра видели связанного человека… Я слышал, как один часовой говорил другому: «Это, наверно, из отряда Антека…»
Я прав. Они ищут нас, — сказал Никита. — Но откуда им известно, что мы в лесу?
У них тоже есть разведка, — ответил Антек.
Подошел Бартошек. Присев на корточки рядом с Антеком, он сказал:
Слушай, Антек, ребята считают так: «Надо, говорят, начать сейчас. Ночью. Вот только не знаем, много ли этих волчьих душ».
Человек тридцать.
В темноте, говорят ребята, мы бы их побили, сделали бы из них кашу.
А ты как. думаешь?
Если мы их окружим со всех сторон, весело будет. Ведь нам отступать некуда: километрах в десяти на пути болото, как бы они нас туда не загнали. Потопят.
Он правильно говорит, — сказал Никита. — Нельзя нам идти вперед. Надо начинать сейчас.
Антек несколько минут помолчал, потом проговорил:
Нет. Сейчас нельзя начинать. Кто-то потревожил их, они приготовились к защите.
Значит, идти к болотам? — спросил Никита.
К болотам они пойдут первыми. Мы их пропустим. А потом…
Никита поднял голову, взглянул на Антека. Даже в темноте было видно, как блестят глаза разведчика. Никита знал: сейчас Антек уже готовит план действия, уже мысленно
Веслав, зови ребят, — сказал Антек.
2
Пан Данек долго не мог уснуть в ту ночь. Дважды он выходил из своей, палатки, приближался к болоту, прислушивался. Тихо было кругом, изредка всплескивалась болотная жижа в том месте, где стоял столб с привязанным к нему партизаном.
«Жив еще, псякрев!» — думал поручик. Он ходил вокруг лагеря, проверял посты, останавливался и снова прислушивался к лесу. Не было ничего такого, что могло бы вызвать беспокойство, а поручик все время ощущал неясную тревогу и, оттого что не знал, откуда исходит эта тревога, нервничал все больше и больше. Наконец он вернулся в палатку, вытащил из походного рюкзака флягу с коньяком, налил полный стакан и залпом выпил. В голове зашумело, чувство тревоги сменилось успокоением. Выпив еще стакан, поручик почувствовал потребность в чьем-нибудь обществе. Хотелось говорить с кем-нибудь, разделить ночную трапезу, на время избавить себя от одиночества. Да, от одиночества, потому что хотя кругом и были люди, но все это — чернь, хлопы, продажные шкуры, с которыми не о чем было побеседовать. Поручик не верил никому из своих подчиненных. Он знал; за горсть злотых каждый из них продаст и своего начальника, и свою душу. Так же, как продал своих друзей этот ублюдок Костусь Дзвольский.
Стоп! — Поручик хлопнул себя по лбу и выглянул из палатки. — Эй, часовой!
Мелькнула тень. Часовой бесшумно предстал перед поручиком.
Позвать пана Дзвольского! — приказал поручик.
Через несколько минут за пологом палетки спросили:
Можно?
Входите.
Высокий, широкоплечий, заросший рыжей щетиной, Костусь Дзвольский шагнул в палатку, медленно осмотрелся по сторонам. Он чувствовал, что поручик наблюдает за ним, словно хочет проникнуть в его мысли. Что ему надо, этому шляхтичу? Костусь Дзвольский сам не знал, почему ненавидит Данека. Может быть, эта ненависть возникла с той минуты, когда Данек сказал своим солдатам перед походом: «Нам будет трудно, но пусть никто не вздумает лезть в кусты, когда станет жарко. Такого я сам застрелю, как… предателя». И почему — то посмотрел на Костуся. И все каратели посмотрели на него. В эту минуту Дзвольский готов был своими руками задушить поручика. Но он отвернулся как ни в нем не бывало. Будто фраза, случайно или намеренно оброненная Данеком, его не касалась. Костусь даже постарался успокоить себя: «Не могут же они называть меня предателем, если мы делаем одно дело…»
И все же он возненавидел поручика. Он ненавидел его еще и за то, что офицер всегда смотрел на него с пренебрежением, даже с презрением. Впрочем, кого поручик не презирал? Про него говорили, что это жестокий, злой, но в то же время беспредельно храбрый человек, не знающий, что такое страх. Во время боя он с папиросой в зубах ходил от окопа к окопу, от дерева к дереву, не кланяясь пулям, покрикивал на солдат. Он не бравировал, он просто презирал смерть, как презирал жизнь. Ничего святого у него не было, он никого не любил, никто его не любил. Он был похож на случайного прохожегона земле: уйдет — и этого никто не заметит. Поручик Данек часто говорил офицерам; «Стоит ли ради одной привязанности к коньяку трястись за свою жизнь! И кому какое дело — завтра я отправлюсь к своему повешенному чернью отцу или через полсотни лет. По крайней мере мне до этого нет никакого дела…»