Найденыш с погибшей «Цинтии»
Шрифт:
Вскоре стало ясно, что это простое средство понемножку восстанавливает кровообращение. Сердце забилось сильнее, грудь стала вздыматься, появилось слабое дыхание. В конце концов господин Герсебом очнулся и жалобно застонал.
Маляриус и оба мальчика, бережно подняв его с земли, поспешили перенести в лодку. Когда они опускали его на подстилку из парусов, Герсебом раскрыл глаза.
— Пить!— произнес он чуть слышно.
Эрик приложил к его губам флягу с водкой. Герсебом сделал глоток, и по его любящему, признательному взгляду можно было судить, что он только сейчас начал отдавать себе отчет в случившемся. Но усталость взяла верх, и рыбак погрузился в тяжелый сон, похожий скорее на летаргию [35] .
[35]Летаргия — мнимая смерть, похожее на сон состояние неподвижности; длится от нескольких часов до нескольких недель.
Господина Герсебома перенесли в дом, уложили на кровать, покрыли компрессами из горной арники [36] , напоили крепким бульоном, и только тогда он окончательно пришел в себя. Серьезных повреждений у него не оказалось, если не считать перелома руки да синяков и ссадин на всем теле. Маляриус потребовал, чтобы больного оставили в покое и не утомляли разговорами. Рыбак спокойно заснул.
Только на следующий день ему разрешили говорить и попросили сообщить в нескольких словах, что с ним произошло.
[36]Арника горная — род многолетних трав, сложноцветных; используется как кровоостанавливающее средство; занесена в Красную книгу СССР.
Циклон захватил Герсебома в ту самую минуту, когда тот поднимал парус, чтобы возвратиться в Нороэ. Моряка отбросило к рифам острова, а его лодку разнесло в щепки, тотчас же унесенные бурей. Сам он, пытаясь избежать страшного удара, едва успел выброситься в море буквально за секунду до катастрофы. Только чудом рыбак не разбился о скалы. С огромным трудом добрался он до берега и укрылся от волн. Изнемогая от усталости, со сломанной рукой, весь в синяках и ссадинах, Герсебом упал на землю… Теперь, дома, он даже не мог вспомнить, как прошли двадцать мучительных часов и как жестокий озноб сменился беспамятством.
Сейчас, когда его жизнь была уже вне опасности, Герсебом сокрушался о потерянном баркасе и сетовал на свою неподвижную руку в лубке. Что же будет дальше, если даже допустить, что после восьми— десятинедельного бездействия он опять сможет владеть рукой? Ведь лодка — единственное достояние семьи, которое исчезло от одного дуновения ветра! Наняться к кому-нибудь на работу в его годы не так легко. Да и где найти ее? Ведь рыбаки в Нороэ обходятся без помощников, а на фабрике рыбьего жира и без того уже сократилось число рабочих.
Таким грустным размышлениям предавался выздоравливающий Герсебом, сидя с рукой на перевязи в своем большом кресле.
В ожидании полного выздоровления кормильца семья доедала последние остатки провизии. Питались соленой треской, небольшой запас которой еще хранился в сарае. Но будущее представало в мрачном свете — кто знает, как все сложится в дальнейшем.
Сомнения и тревоги вскоре придали мыслям Эрика иное направление. Первые два или три дня сильнее всего было охватившее мальчика чувство радости. Ведь отца удалось спасти благодаря его, Эрика, безграничной преданности. И он не мог не гордиться, когда матушка Катрина или Ванда то и дело обращали на него свои благодарные взгляды, словно говорившие ему: «Дорогой Эрик, когда-то отец спас тебя в море, а сейчас ты, в свою очередь, вырвал его из лап смерти!…»
О такой высокой награде он не мог и мечтать, самоотверженно обрекая себя на суровую жизнь рыбака. И в самом деле, иметь право сказать себе, что ты в какой-то мере отблагодарил приютившую тебя семью
Эрик прекрасно понимал, что это его обязанность. Вот только как исполнить свой долг? Не поехать ли ему в Берген, чтобы наняться юнгой на судно, или помочь семье каким-либо иным способом? Однажды юноша поделился своими сомнениями с Маляриусом. Внимательно выслушав его доводы, тот согласился с ними, но решительно отверг план Эрика пуститься в плавание в качестве юнги.
— Я мог понять, хотя и сожалел об этом,— сказал он,— решение остаться здесь, чтобы разделить участь приемных родителей. Но я бы никогда не одобрил твоего намерения покинуть своих близких ради профессии, не открывающей перед тобой никаких перспектив, в то время как доктор Швариенкрона предоставляет тебе возможность получить широкое образование и занять подобающее место в обществе!
Сказав так, Маляриус утаил от мальчика, что он уже отправил доктору Швариенкроне письмо, в котором сообщил, какие тяжелые последствия имел для семьи Эрика циклон, пронесшийся третьего марта. Поэтому учитель нисколько не удивился, когда уже на четвертый день получил ответ от доктора. С его содержанием он немедленно ознакомил господина Герсебома.
Вот что гласило письмо.
«Стокгольм, 17 марта.
Мой дорогой Маляриус!
Выражаю тебе сердечную благодарность за то, что ты известил меня о суровых испытаниях, выпавших на долю достойного Герсебома в результате урагана, разразившегося 3-го с. м. Я счастлив и горд узнать, что Эрик во время страшного бедствия проявил себя, как это ему свойственно: мужественным юношей и преданным сыном. Ты найдешь в моем письме ассигнацию в 500 крон, которую я прошу тебя вручить от моего имени Эрику. Скажи ему, что если этой суммы не хватит для приобретения в Бергене самой лучшей рыбацкой лодки, то пусть он немедленно сообщит мне. Хотелось бы, чтобы он назвал новую лодку «Цинтией» и подарил ее господину Герсебому в знак сыновней любви. А затем, если он захочет послушаться меня, Эрику следует вернуться в Стокгольм и возобновить занятия. Место для него по-прежнему свободно в моем доме. И если требуется еще какой-нибудь довод, чтобы убедить его приехать, то я добавлю, что располагаю теперь некоторыми сведениями, дающими надежду проникнуть в тайну его происхождения. Остаюсь, дорогой Маляриус, твоим преданным и искренним другом.
Р. В. Швариенкрона,
д-р медицины».
Легко догадаться, с какой радостью встретили это письмо все домочадцы Герсебома. Передавая свой подарок через Эрика, доктор тем самым показал, что он хорошо знал характер старого рыбака. Вряд ли тот согласился бы принять в дар лодку непосредственно от доктора. Но как он мог отказать в этом своему приемному сыну и отвергнуть судно с названием «Цинтия», напоминающим о появлении Эрика в его семье?…
Оборотной стороной медали, мыслью, омрачавшей всех, был предстоящий отъезд Эрика. Никто о нем не заговаривал, хотя все только об этом и думали. Опечаленный Эрик находился во власти противоречивых чувств: ему, конечно, хотелось выполнить волю доктора и в то же время он боялся огорчить своих приемных родителей.
На помощь пришла Ванда, нарушившая тяготившее всех молчание.
— Эрик,— сказала она ласково и серьезно,— нельзя отвечать отказом на письмо доктора, нельзя потому, что так ты проявишь неблагодарность и совершишь насилие над самим собой! Твое место среди ученых, а не среди рыбаков! Я давно уже думаю так! Но раз никто не решается тебе сказать об этом, то скажу я!