Найденыш
Шрифт:
— Ах ты, малышка! — добродушно засмеялся Иван Кузьмич, глядя на затаившегося лосенка. — Лежит, не шелохнется, а у самого небось душа в пятки ушла. Да и как не уйти, когда два таких страшилища заявились! Стоят над тобой и не уходят. А ты, дружок, нас не бойся, мы тебе зла не сделаем, наоборот — от беды спасем. — Иван Кузьмич поглядел на меня и сказал: —Надо его на берег переправить, а то как вода придет, так ему здесь и крышка.
— А как же лосиха? Где же она его там, на берегу, искать будет?
— Найдет, об этом не беспокойся. — Иван
Лосенок мигом очнулся от своего оцепенения; он забился, стараясь вырваться, и жалобно запищал.
В тот же миг в стороне послышался треск сучьев, какой-то глухой храп.
Я оглянулся и невольно схватился за ружье: бешено всхрапывая, угрожающе топая ногами, к нам бежала лосиха.
Страшен вид разъяренного зверя, когда он защищает своего детеныша. Шерсть на загривке у лосихи поднялась дыбом, уши приложены, ноздри яростно раздулись, из полуоткрытого рта вырывался не то сдавленный стон, не то какое-то мычание.
Не замечая ничего кругом, она наткнулась на молодую березку. Удар ноги — и деревце, будто срубленное, полетело в сторону.
— Пальни, вверх пальни! — крикнул мне товарищ, пятясь за дерево, но не выпуская из рук лосенка.
Я вскинул ружье и выстрелил.
Лосиха шарахнулась в сторону, отскочила на несколько шагов и остановилась.
— Дуреха, мы ж твоего дитенка спасаем, а ты на нас! — укоризненно проговорил Иван Кузьмич.
Мы направились к берегу, и лосиха, громко, отрывисто охая, побежала за нами, лесом. Она поминутно останавливалась и тревожно глядела на нас. Страх за детеныша на время победил у нее даже страх перед человеком.
Мы отвязали лодку и поплыли. Товарищ снова взялся за весло, а мне передал лосенка.
Малыш, угревшись в теплой куртке, совсем успокоился. Он больше не вырывался и не кричал, а только пугливо озирался по сторонам своими большими темными глазами. Казалось, он искал свою мать.
— Назад обернись, гляди, — сказал мне Иван Кузьмич.
Я оглянулся. Позади лодки, немного в стороне, из воды высовывалась горбоносая морда плывущей лосихи.
— Видал? Вот что значит мать-то.
Вдали показался берег. Все ближе и ближе. Вот уже лодка чиркнула о дно мелководья и остановилась.
Мы вынесли лосенка на берег, опустили на землю и отошли к кустам. Но малыш, видимо, настолько растерялся, что даже не побежал прочь. Он встал на свои еще некрепкие ножки, огляделся и вдруг побрел прямо к нам.
— Ну, вот те и на! — развел руками Иван Кузьмич. — Иди-ка ты лучше к матери, вон она уж на берег выскочила.
Выбежав на сухое место, лосиха издала негромкий, очевидно призывный, звук. Лосенок мигом обернулся, насторожил уши и нетвердыми шажками побежал на зов.
— Беги, беги. Тут-то, брат, попривольнее будет, — ласково проговорил ему вслед Иван Кузьмич.
Мы
СТАРЫЙ БЛИНДАЖ
Пошел я как-то весною в лес. Все утро бродил. Где только не побывал: и в ельнике, и в молодом березнячке. Измучился. «Ну, — думаю, — теперь отдохну немного, а потом — домой».
Вышел я на поляну.
Вот где благодать-то!
Вся поляна в цветах. Каких, каких только нет: красные, желтые, голубые… Словно разноцветные бабочки расселись на стебли травы; расселись и греются в ярких лучах летнего солнца.
Люблю я лесные цветы — не рвать, а лечь среди них и рассматривать каждый цветок. Ведь у любого из них свой особый вид и как будто даже особый характер.
Вот большие, глазастые ромашки — «любишь не любишь». Они весело растопырили белые лепестки, точно глядят вам прямо в лицо. А розовый клевер совсем иной: он так и прячет в густой траве свою круглую стриженую головку. И тут же склонились, будто о чем-то задумались, большие лиловые колокольчики.
Помню, в детстве старушка няня мне говорила о них: «Как поспеет трава в лесу, наступит время ее косить, тут лесной колокольчик и зазвенит и подаст свой голосок: берите, мол, косы, идите скорее в леса, в луга, запасайте на зиму душистое свежее сено».
Вспомнились мне эти нянины сказки, и захотелось, как в детстве, спрятаться в траву, затаиться в ней, чтобы слушать звенящую тишину летнего полдня.
Я пошел через поляну — укрыться в тени под старыми березами — и неожиданно на самом краю, среди кустов, увидел что-то темное, похожее на вход в пещеру. Сверху его покрывали толстые, обросшие мохом бревна. Многие из них уже сгнили и провалились внутрь.
«Да это же старый блиндаж!» Я подошел поближе и заглянул внутрь. Оттуда тянуло сыростью, запахом плесени.
Невольно вспомнились страшные годы войны, когда людям приходилось рыть эти мрачные земляные убежища.
Я отошел в тень под березы, улегся в траву и еще раз взглянул на разрушенный старый блиндаж.
Вдруг мне почудилось, что внутри него кто-то зашевелился.
Я вздрогнул: «Кто это?»
Из-под обломков бревен показалась полосатая мордочка барсука.
Зверек долго осматривался по сторонам, принюхивался. Но легкий ветерок дул от него ко мне, и потому чуткий зверь не обнаружил моего присутствия.
Убедившись наконец, что поблизости нет никакой опасности, барсук вылез из-под бревна и суетливо забегал по полянке, словно отыскивая что-то. Потом он вновь исчез в блиндаже.
«Странно! — подумал я. — Барсук — ночной зверек. Ночью он бродит по лесу, а днем спит в норе. Зачем же теперь он вылезал из своего убежища?»
И, будто отвечая на мой вопрос, из блиндажа опять показался тот же зверек. В зубах он что-то тащил.
Я пригляделся, стараясь рассмотреть его ношу. Да ведь это молодой барсучонок!