Найдется добрая душа
Шрифт:
Дима Полодухин и Володя Данчевский тоже все увидели, понимающе переглянулись. Кузьмин перехватил их взгляд:
— Ну, решили?
— Второй от Анзебы, по-моему, — сказал Володя.
Его поддержали Дима, Толя и Женя-москвич.
— Считаем, застолбили, — Кузьмин довольно улыбнулся. — Участок мастера Малахова. С ним будете решать все дела, ему подчиняться. А я назначен прорабом всей трассы.
Николай сразу поскучнел: с этим Малаховым были у бригады старые счеты и распри. Еще с тех самых пор, когда монтировали радиоузел. Мудрил чего-то Малахов с нарядами, закрывал не по действительному объему
На людей Малахов смотрел сумрачно, что-то в уме прикидывал, изредка улыбался мрачной улыбочкой. И вдруг исчез дефицитный тончайший медный провод. Сколько ни искали — как в воду канул. Ходили темные слухи: малаховских рук дело. Но слухи слухами, за руку не схвачен, стройка большая, списали провод в естественные убытки. И опять Малахов командует. Хоть маленький, да начальник. А с таким начальником гляди в оба, а то горя хватишь. Но знал Николай и другое: побаивался Малахов их дружной бригады. Да и с ним, с Николаем Кружилиным, приходилось считаться: кадровый электрик, награжденный знаком министерства, передовой бригадир. И Николай от облюбованного участка решил не отказываться. Наоборот, его уже тянуло на эту незаметную трассу, он уже прикидывал, с чего начать, как расставить людей.
— Завтра на рекогносцировку местности поедем, — сказал Кузьмин. — Посмотришь, как все в натуре выглядит.
«Натура» Николаю понравилась, и спустя два дня бригада, вместе с вернувшимся из Иркутска Сашкой, приехала на трассу.
К вечеру надо было поставить шалаш и вообще устроиться, чтобы завтра уже работать на трассе. Но Сашка все еще продолжал свой перекур. Николай почувствовал, как в нем закипает злость, однако сдержался. Ребята перешли полянку и будто нехотя срубили несколько берез и осинок. Николай хотел прикрикнуть на Сашку, но тот встал, спросил вроде бы заинтересованно:
— Кого будем делать, братишка? — И сам, по-хозяйски, предложил: — Давай-ка, я кухней займусь…
Кухня, подумал Николай, — дело неспешное. Ужин сготовят и на костре. Да и не бог весть какая сложная работа — выкопать ямку для очага и пристроить сверху, вместо плиты, лист железа. А Сашкины руки очень бы пригодились на расчистке, где работали сейчас все. Но Николай побоялся обидеть старшего брата бригадирской властью.
— Ладно, — сказал он с неохотой, — займись кухней.
И только потом, присоединившись к бригаде, понял, почему так ответил. Не хотелось подпускать Сашку к ребятам, которые расчищали поляну от кустарника и мелколесья. Он опасался, что даже на таком нехитром деле Сашка первым потребует перекура и, как не раз уже бывало, собьет рабочее настроение.
А работа, он видел это, уже захватила бригаду. Равномерно и сильно вмахивал, зажав в широких ладонях топорище, Женя-москвич; легко, будто играя, подрубал кусты Дима Полодухин, и медью отливала на солнце его рыжая голова; не отставал от него бородатый Володя Данчевский. В перестук топоров вливался тонкий металлический звон пилы, которую
Николай попробовал пальцем лезвие топора, поплевал на руки и, встав неподалеку от Димы Полодухина, ударом наискось подсек засыхавшую сосенку. Сразу же он свалил вторую и пошел рубить, показывая свою железную бригадирскую хватку — попробуй угонись за ним, за Колькой Кружилиным!..
И, глядя на Николая, Юрка Левадный подумал, что нет, не угнаться ему за бригадиром, долго еще не угнаться. А не угнаться потому, что уже в семь лет Колька умел запрягать коня и колоть дрова, в тринадцать косил рядом с мужиками, а в четырнадцать встал к слесарным тискам. И если тронуть сейчас хоть бригадирову спину, хоть руки, не поймешь — железо потрогал или мускулы. Были они такими уже много лет, хотя не выжимал он штангу, как Дима Полодухин, не прыгал через веревочку в секции бокса, как Юрка, не упражнялся с гантелями, как Володя Данчевский…
Они работали час и другой. Пот струйками стекал с раскрасневшихся лиц, майки липли к спинам. Юрка первым остановился, сбросил лыжную куртку, стираную-перестираную, и остался в красной трикотажной безрукавке. Мошка сразу облепила Юркины, еще не налившиеся силой, плечи и тонковатые длинные руки. На правой, выше локтя, был вытатуирован голубь мира, на левой — надпись: «Вино и любовь нас губят». Все знали, что никакой любви у Юрки еще не было, а девчат он просто боится и не знает, о чем с ними разговаривать.
«Устал Юрка», — подумал Николай. Но нельзя сейчас жалеть Юрку, нельзя объявлять перекур. До темноты надо оборудовать табор, а дел еще многовато. И пусть Юрка втягивается, в тайгу приехал. Если дать поблажку сейчас, что будет потом, на трассе, когда придется вязать и ставить опоры? Пусть привыкает…
В стороне от них неторопливо копал ямку для очага Сашка. Искоса Николай наблюдал за ним. Сашка что-то вымеривал раскладным метром, лопатой вырезал куски дерна, зачем-то стаскивал их к очагу. Сдерживая злость, Николай спросил:
— Скоро ты управишься тут?
— Делать, Коля, надо на совесть. Не шаляй-валяй. Нас отец так учил…
Николай не стал возражать: что верно, то верно. Делать надо на совесть. И отец…. Знал ведь Сашка, чем растревожить, разжалобить Николаеву душу — напоминанием об отце, о том, что они оба его дети. Да, посмотрел бы на них сейчас отец! Но не прийти в приангарскую тайгу их отцу, никогда не узнает он ничего о трех своих сыновьях… Будто сквозь сон увидел Николай околицу родной деревни под Вологдой, невысокий взгорок, темные кресты над осевшими холмиками, деревянные пирамидки с железными звездами. На одной надпись:
«Здесь покоится коммунар Филипп Кружилин, погибший от зверской руки классового врага»…
К вечеру шалаш был готов. Над нарами натянули широкий брезент, а другой скат крыши так и остался, белел стволами плотно уложенных молодых березок. От них пахло клейким, будто подперченным, листом и земляной сыростью. Женя и Володя сколачивали стол из отесанных жердей. Юрка прикреплял к сосновому стволу рукомойник, Толя пилой нарезал чурбачки, заменявшие стулья, а Дима лопатой разравнивал небольшую площадку.