Найди меня Шерхан

Тоцка Тала

— Агата, что с тобой, ты в порядке?

Он растерянно отвечает на вопросы наводнивших кабинет медиков — нет, эпилепсией не страдает, приступов паники не наблюдалось, для него это тоже неприятный сюрприз. Звучит осторожное предложение прервать беременность по медицинским показателям, и я чувствую страх Мансурова.

Этот ребенок Тагиру нужен больше, чем мне. Больше, чем его отцу. Если бы у меня была хотя бы минута, чтобы написать ему, если бы я могла позвонить и рассказать…

Пора сворачивать представление, внутри жжет от датчика, я не хочу никого

видеть. Мне что-то колют в руку, поливают водой, дают нюхать ватку, смоченную нашатырем. И смотрят с сочувствием. На Мансурова. Бедный, связался же с неполноценной.

Но мне все равно. Теперь мне и моему ребенку остается только ждать, что его отец получит снимки и придет на помощь. Второй снимок вышел немного смазанным, потому что тату у меня над лопаткой. Но если он увидит, то вспомнит, обязательно вспомнит.

«Мon Сher».

Только он знает, что «мон шер» — это не «мой дорогой». Это «мой Шерхан».

* Мon cher — мой дорогой (фр.)

Глава 1

Меня привозят в дом мужа. Тагир ведет себя непривычно заботливо, он рад, что я беременная, наверное, не думал, что у меня это получится сразу. Если честно, я тоже надеялась, что ничего не выйдет, или что я вообще не смогу забеременеть. Но у Арсена все вышло с первой попытки.

Никого не хочу видеть, поднимаюсь к себе и ложусь на кровать лицом к стене. Мансуров допытывается, не голодна ли я, может, мне чего-то хочется. Если смотреть со стороны — настоящий любящий муж и отец. Прячу лицо в ладонях.

Когда я выходила замуж, думала так и будет. Что у меня теперь есть любящий муж, который когда-то станет любящим отцом моего ребенка. Тагир, наконец, убирается из комнаты, щелкает замок.

Я здесь пленница. А теперь и мой ребенок тоже. Беззвучно плачу, не хочу, чтобы Мансуров или охранник услышали, хоть очень хочется разреветься в голос.

Мансуров лжет, я не немая, врачи называют это мутизмом, а мутизм — всего лишь болезнь. Отец называл это безмолвием, и мне так больше нравится. Многие болезни можно вылечить, наверное, и мою тоже. Но мне она не мешает, ведь я говорю с камнями. Драгоценными камнями, не обычными. Не могу объяснить, так тоже бывает.

Я и с людьми говорю на самом деле, просто люди меня не слышат, а камни слышат. И если у них есть желание, то еще и отвечают. Но для Мансурова это тоже за гранью, у него моя немота вызывает только брезгливость. Впрочем, как у меня его болтливость, так что тут мы квиты.

В детстве я чуть не утонула в ледяной воде — спасала собаку, упавшую в прорубь. Собаку я спасла, но подо мной проломился лед. Собака громко лаяла, услышали прохожие, и меня вытащили. Но то ли я сильно испугалась, то ли долго пробыла в коме, с тех пор я не говорю.

Меня возили по врачам, знахаркам и травникам, даже пробовали гипноз, но я так и не заговорила. Папа не жалел никаких денег. Он был известным в городе ювелиром, изделия от Дворжецкого высоко ценились среди нашей элиты.

Еще когда я была маленькой, любила перебирать драгоценные камни и раскладывать по кучкам.

А потом рассказывала отцу истории, которые придумывала для каждого камня. Тогда он и понял, что я что-то вижу, потому что я раскладывала их по чистоте.

Слезы не лучшее лекарство, но мне становится легче. Вспоминаю пятнышко на мониторе и веду рукой вниз, нерешительно кладу ее на живот. Ничего. А ведь казалось, сейчас мне в руку застучит сердечко сына. Его сына…

Арсена я впервые увидела, когда мне было шестнадцать. Он пришел к отцу по делу, и я до сих пор помню этот день посекундно.

Вот я стою у окна в гостиной и вдруг чувствую спиной — воздух становится вязким, тяжелым, легкие наполняются доверху чем-то густым и незнакомым. Волоски на всем теле встают дыбом, и я медленно поворачиваюсь.

В гостиную входит отец, следом идет мужчина. Меня вдавливает в стену как под действием центробежной силы. Разом покидают все чувства за исключением одного. Я глохну и слепну, не могу ни видеть, ни слышать. Не слышу запахов. Я могу только ощущать.

Кожей чувствую его взгляд, его голос. Его запах пробирается в самую глубь, и я боюсь выдохнуть. Я даже знаю, какая на вкус его кожа, потому что тоже этот вкус чувствую.

— Познакомься, Агата, это Ямпольский Арсен Павлович, мой друг, — говорит отец, я с трудом по губам разбираю, что именно он говорит. — Арсен, это моя дочь Агата.

Глаза цвета холодной стали будто ощупывают с ног до головы, а следом меня просто размазывает от низкого хрипловатого голоса. 

— Как ты мог назвать этот алмаз Агатой, Януш? Никому не показывай ее, держи под семью замками, это самая большая твоя драгоценность. Чище камня я не видел.

Отец что-то самодовольно отвечает, Ямпольский улыбается, а мне хочется сложиться пополам от водопада эмоций, захлестнувших от этих слов.

— Подойди к нам, Агата, — зовет Арсен, и, наверное, меня влечет к нему по воздуху, потому что ноги совсем не держат.

— Агата, доченька, Арсен Павлович хочет инкрустировать часы камнями. Ты подберешь те, которые ему подходят?

Ямпольский удивленно поднимает брови и смотрит сначала на отца, потом на меня. Киваю и вздыхаю немного свободней. Камни и их выбор — это привычная среда, отец возвращает меня в нее, как рыбку, которая долго билась в изнеможении на берегу, а потом добралась до воды.

Улыбаюсь Арсену и протягиваю руки в приглашающем жесте. Он снова вопросительно выгибает бровь, глядя на отца.

— Она просит тебя дать ей руку, Арсен. Смелее, — подбадривает его отец.

Арсен дает руку, и я обхватываю ее ладонями. Сухая, теплая, твердая. Чуть шершавая мужская ладонь. Хочется прижаться к ней щекой и замереть, но он и так смотрит настороженно. Закрываю глаза, прислушиваясь к своим ощущениям и стараясь сохранить в памяти. Потом, выбирая камни, буду их сравнивать, я уже знаю, что нужно искать.

Отпускаю руку и делаю шаг назад, кивая отцу.

— Прекрасно. Агата выберет камни, которые тебе подойдут, Арсен, даже не сомневайся. Пойдем в кабинет, я покажу тебе образцы.