Найти шпиона
Шрифт:
Но это не важно. Важно, что некий призрак в лейтенантских погонах сошел тогда по желтому лунному лучу на грешную землю и посетил трех своих бывших друзей и сослуживцев. Одного – в роскошной «пятикомнатке» желтой элитной девятиэтажки Кривоколенного переулка, второго – в двухуровневом особняке на Боровском шоссе, а третьего – в дорогих, но запущенных донельзя холостяцких апартаментах на шестнадцатом этаже итальянских «крестов» Юго-Запада.
Бывает ли такое, что один и тот же человек, совсем неизвестный – не Элвис Пресли, ритмично двигающий бедрами под завораживающие зрителей звуки рока, и не Маша Шарапова
Бывает, бывает. Вот только к чему бы это?… Ракетчики, собаку съевшие на всяких приметах, скажут: да уж вряд ли к чему хорошему.
Сравнивать внутреннюю тюрьму ФСБ с «обычным» следственным изолятором все равно, что рай – с адом. Здесь нет жуткой скученности, влажной духоты, отвратительной вони, клопов, тараканов, вшей и бацилл туберкулеза; нет очереди на шконку, чтобы спать в три смены, или к щели под дверью, чтобы глотнуть воздуха, где еще содержится несколько молекул кислорода…
Но Алексей Михайлович Рогожкин не мог или не хотел оценить преимуществ своего арестантского бытия: просторной камеры на двоих, питания из столовой для сотрудников аппарата, большого окна без железного «намордника» и запыленной проволочной сетки. Он лежал на настоящей, с пружинами и чистым бельем кровати и имел полную возможность дышать нормальным воздухом и наслаждаться дневным светом. Но никакой радости он не испытывал – напротив, пребывал в депрессии, почти все время молчал и остановившимся взглядом смотрел в потолок.
Первый раз в жизни он не знал, что делать. Был он человеком конкретным, неотесанным, даже грубым, совершенно не склонным к самоанализу или какому бы то ни было аналитическому мышлению вообще, и потому сейчас пребывал в отчаянии. В паническом отчаянии. Он всю жизнь руководил и командовал, а сейчас превратился в бесправного арестанта, почти раба. Из него делали шпиона. Как старый служака, он знал, что органы всегда правы. Они докажут. Они смогут доказать все, что угодно… Поэтому он даже от бесполезного адвоката отказался, чтобы показать – бояться ему нечего.
– Сейчас здесь хоть не бьют, да кормят нормально, права человека соблюдают! – без устали балабонил сосед Иван Петрович, энергично расхаживая по камере. – Не то что в шестьдесят четвертом, когда я первый раз сюда угодил. За права человека, кстати, ха-ха! А по большому-то счету ничего не изменилось! Какие люди, такие и права, ха-ха… А что там ваш детектор лжи показал?
Рогожкин, наконец, отцепил взгляд от потолка и сел. Если все время молчать, можно с ума сойти. За разговорами время быстрей проходит. Он посмотрел на товарища по несчастью.
Интеллигентный старичок, литератор, седые волосы схвачены на затылке косичкой, глаза внимательные, сочувственные. Из бывших диссидентов, по тюрьмам всю жизнь мыкался, но держится бодрячком.
– Отклонения в пределах допустимого, – тяжело вздохнул он. – Да по-другому и быть не может: я же правду говорю!
– Очень хорошо, очень, – Иван Петрович потер руки.
– Да толку-то что? Если
– Нет, это важно! Ведь теперь вам всякую гадость химическую колоть не будут. «Сыворотка правды» называется. От нее люди с ума сходят. Вот помню, во Владимирском централе… Ну да ладно! Главное, вам надо разобраться: за что? Понятно, что вы не виноваты, но ведь повод какой-то должен быть? Почему на вас подумали? Почему именно вас заподозрили? И кто мог все это против вас подстроить?
Сосед остановился, присел, уперевшись руками в колени, и пристально смотрел ему в глаза, будто гипнотизируя. Благообразный облик портила бородавка на подбородке, из которой росли жесткие и противные волоски.
Рогожкин с маху рухнул на плоскую подушку. Советы опытного диссидента были полезными. Действительно, если б хоть каким-то образом понять, кто ж это всунул в голову вождя тот передатчик? Ну – кто это мог быть?! Ведь спасение именно в этом: вспомнить!
– Да потому, что из посторонних вроде и некому, – с горечью ответил он. – Всех приезжих встречали, сопровождали, ни одной минуты не оставляли одних, каждый шаг контролировали приезжих этих…
– Ну а если важный гость? За ними небось не следили? – Литератор доверительно присел к нему на край койки.
– Это конечно. Только там и так все на виду. Да и потом, разве полезут начальники ночью на статую: они все с животиками, в возрасте… Нет. Это кто-то быстрый сделал, молодой, верткий. Может, когда красили?! Так поднять же надо было! В ведре с краской, что ли? Ни капли краски на том шаре не было, что этот гад, Евсеев, снял. Ни капли краски. Светился, играл изнутри, как северное сияние…
Рогожкин вдруг вспомнил, как в далеком семьдесят четвертом купил игрушечный луноход на батарейках, в Оренбурге купил, в большом универмаге. В командировку летел через Оренбург, на чужой полигон – выпивший, веселый… Привез домой, пустил впереди себя, луноход пошел, переваливаясь, как живой, а Степанида, Степка, жена, завизжала тогда от неожиданности, а потом сказала: вот, будет подарочек первенцу… Ни первенца, ни вообще детей у них потом не случилось, да и Степка его бросила… Может, и к лучшему: после красавицы-невесты Вареньки сердце у него не лежало ни к одной женщине. Жаль, что она Москву любила больше, чем жениха. Такие вот пироги… Но дело не в том. Очень тот луноходик был похож на шпионский аппарат. Тоже светился изнутри. Переливался разными цветами.
Тридцать лет вроде прожил в статуе аппаратик? Может, и луноход прожил бы столько же, да они со Степкой забросили его в чулан, а сами занялись хозяйством на полигоне. Рогожкин в начштаба вышел и как-то само собой к выводу пришел, что ничего худого не случится, если он своих ракетчиков подкормит слегка… Ну и сам подкормится, естественно. Вот и устроили на заднем плане, подальше от посторонних глаз, небольшенький такой хоздворик, и оживилось как-то питание: три козы да две свиноматки, а еще Степанида его к бабкам в деревню соседнюю моталась, шерсть козью таскала, деревенских бабок «заартелила» носки да пояса вязать… И что бы ни говорили всякие злопыхатели, однако с шерсти той и солдатам тоже кое-что перепадало, и количество простудных заболеваний пошло на убыль – на это факты есть, статистика! – а от истощения так точно никто не умирал…